Чтобы победить, нужно знать врага и самих себя
Пол
Эйдельберг
10
Марта 2010
Главарь «Хизбаллы» шейх Хасан Насралла как-то заявил: «Мы победим, потому что они любят жизнь, а мы любим смерть». Переведем это в термины исламского восприятия мира: «Мы победим, потому что неверные любят жизнь – нечто преходящее, в то время как мы, мусульмане, любим смерть – нечто вечное».
Еще одна интерпретация: «Мы, мусульмане, победим, потому что, в отличие от западных людей, мы не боимся насильственной смерти». Эта интерпретация обеспокоила бы английского философа Томаса Хоббса. Он полагал, что англичанин, как и все человечество в целом, считает насильственную смерть величайшим из зол. Хоббс, безвестный основатель современной психологии, похоже, не был знаком с исламом.
Как бы то ни было, страх насильственной смерти пронизывает левых либералов в Америке и в Европе. Этот страх не меньше, чем их секулярный гуманизм, объясняет, почему они так ненавидят войну и стремятся к миру. Припомните Холодную войну, когда один левый американский профессор изобрел фразу «Лучше быть красным, чем мертвым». Это рабское отношение не может не вдохновлять мусульман, таких как Насралла, которые более хитры, чем мудры. Следует понять: в основе исламской любви к смерти лежит страх перед жизнью.
Исламский страх перед жизнью уходит корнями в пре-исламские времена, в арабскую культуру, племенную, политеистическую, сформировавшуюся окружением пустыни, где жизнь была «гадкой, жестокой и короткой». Человек боялся заснуть в этом нецивилизованном окружении. Если вам не перерезали горло, то ваш верблюд, от которого зависела ваша возможность выживания, оказывался украденным конкурирующим племенем. Вот где, казалось бы, применим хоббсовский страх насильственной смерти. Но нет, потому что арабская культура воспитывала воинов. Как в Спарте, мужество или храбрость рассматривались как высшая добродетель. Страх перед насильственной смертью был бы позором.
Очевидно, что выживание арабского племени требовало племенной лояльности, строжайшего поведенческого кода и подозрительности к чужакам. Племя имело первостепенную важность для безопасности человека, его чувства идентификации, самоопределения. Поэтому арабская культура подавляла индивидуальность, противостояла переменам, нововведениям и творчеству – факторы, которые характеризуют человеческую жизнь и которые дали возможность Западу превзойти арабскую культуру.
Я опустил самый главный фактор – монотеизм. Монотеизм породил идею рациональной вселенной, лежащую в основе науки, в свою очередь породившей проект современного Запада: покорение природы, облегчение условий жизни человека, увеличение продолжительности человеческой жизни и, в этой мере, покорение смерти. Насаралла прав, говоря, что мы, неверные, любим жизнь, но он видит лишь материалистическую концепцию жизни, в понимании Хоббса и Просветителей, которые подорвали высшую концепцию жизни, уходящую корнями в монотеизм.
Благодаря влиянию иудаизма и христианства, монотеизм наложился на арабский политеизм. Но в глубинный языческий слой арабской культуры ислам так никогда и не проник.
С поведенческой точки зрения, ислам следует рассматривать как полу-языческую религию, несмотря на его монотеизм. Именно поэтому ученые затрудняются в классификации исламских террористов. Некоторые называют их «исламо-фашистами» и приписывают террор с самоубийствами «политическому» исламу, или «воинственному», или «радикальному» исламу – эпитеты, характерные для язычества. Мало кто видит, и уж совсем не многие осмеливаются сказать, что ислам – это синкретическая религия – поверхностно монотеистическая, но культурно языческая и противостоящая неисламскому миру. Отношение ислама к жизни и смерти не совсем таково, как полагает Насралла. Верно, что ислам не любит жизнь, верно, что он боится жизни. Но боязнь жизни присуща не исключительно исламу, ибо жизнь по сути своей опасна. Мы знаем, что жизнь может быть погашена в один момент, в результате несчастного случая. То, что вы смертны, означает, что в этой огромной и, как будто, безвременной вселенной, ваша жизнь не обязательна, не имеет четкой цели, что заставляет думать, будто ваша жизнь бессмысленна. Это экзотерическое учение Экклезиаста: «Суета сует … все суета» (12:8).
Это впечатление от Экклезиаста не может не создать более или менее смутное чувство психологической и метафизической незащищенности. Вам предоставлена свобода выбора, а значит и свобода ошибаться. Эта свобода нетерпима для ислама, с точки зрения политической и теологической. Аллах – это не Бог свободы.
Ощущение, что ваши мысли, чувства и действия, в конечном счете, не имеют смысла, могут заставить человека ненавидеть жизнь и бояться ее. Поэт Генрих фон Кляйст (1777-1811), как говорят, покончил жизнь самоубийством, узнав из кантовской «Критики чистого разума», что познание метафизической истины невозможно.
Как бы там ни было, вера в случайную и тщетную природу жизни может породить в человеке страх перед жизнью больший, чем перед смертью. Следует, однако, отметить, что Коран напичкан упоминаниями ада. Это может породить страх как жизни, так и смерти. (Кстати, одержимость адом наталкивает на предположение о христианском влиянии на ислам. В еврейской Торе, которая вся – апофеоз жизни, упоминания ада отсутствуют. Ле-хаим – за жизнь – говорят евреи, поднимая тост с вином или даже с безалкогольными напитками.)
Трудно найти более противоположное отношение к жизни, чем в иудаизме и в исламе. Пренебрежительное отношение к жизни в исламе полярно противоположно любви евреев к жизни. Коран «превозносит мусульманина, который убивает и сам погибает по имя Аллаха» (сура 9:111), и это выражает любовь Насраллы к смерти. Поэтому мусульманин должен уничтожить еврея, чья любовь к жизни противоречит исламскому страху перед жизнью.
Влиятельный египетский исламский активист описывает священную книгу ислама в следующих выражениях: «Коран для человечества как инструкция к использованию машины».
Исламский фатализм противоречит свободе воли, которую подразумевает Книга Бытия. Аллах – это не Бог, Создавший человека по Своему образу. Алан Босанкон выражает это следующим образом: «Хотя мусульмане любят перечислять 99 имен Бога, в этом списке отсутствует то имя, которое отражает центральную концепцию Бога для евреев и христиан – «Отец», то есть личный Бог, способный к взаимным и любовным отношениям с человеком. Бог Корана требует подчинения, это далекий Бог, и назвать его «Отцом» было бы антропоморфическим кощунством.
Но если Бог не «Отец», то, как отметил теолог Джордж Вигель, трудно представить себе человека «сотворенным по образу Бога». Это не только препятствует свободе человека, но и разуму. И действительно, религиозная полиция талибов вывесила плакаты со словами: «Выбросить разум собакам – он воняет коррупцией». Представьте себе, как бы мог отреагировать истинный мусульманин на слова философа-математика Альфреда Норта Уайтхеда, который определил разум как «орган, сконцентрированный на обновлении». Обновление – это суть жизни.
Увы, были времена в Средние века, когда Разум соперничал с неразумностью за душу мусульманина. Достаточно упомянуть аль-Фарраби (872-950), одного из величайших философов и ученых исламского мира. Однако аль-Фарроаби в действительности был греком в мусульманском платье. Во избежание преследований и смерти он скрывал свое философское родство с Аристотелем и Платоном посредством эзотерической формы письма.
Рационализм греческих философов принес плоды в христианской Европе, но не на мусульманском Ближнем Востоке, где Разум подчинился иррационализму. Торжество запугивания, столь очевидное в исламских священных текстах, вытеснило логическое доказательство Платона и Аристотеля.
Разум, который неотделим от
торанической концепции сотворения человека по образу Бога, также неотделим и от
идеи человеческого сообщества. Исламское отрицание идеи человеческого
сообщества сделал совершенно ясным для всех постоянный представитель Ирана в
ООН Раджа Хорасани, заявив в
Правящие круги Израиля не хотят и намека на это. Они прячутся от правды, чтобы она не восстановила против них мусульман и не сделала бы их самих объектом обвинений в «расизме». Но как бы они ни прятали правду об исламе – самом опасном враге западной цивилизации – это не спасло Израиль от дьявольского антисемитизма. Заметание правды под ковер лишь превратило Израиль в постоянную жертву безудержной лжи.
Израильские правительства постоянно находятся в состоянии самозащиты и одержимы бесполезными пропагандистскими программами, называемыми «азбара». Самое мощное оружие Израиля – правда. Но еще не появился премьер-министр, который обладал бы достаточной мудростью и мужеством, чтобы воспользоваться этим оружием и обезоружить врагов Израиля. Например, посол Израиля в ООН мог бы внести проект резолюции, призывающей к исключению Ирана из членов Генеральной Ассамблеи за многократные нарушения ооновской конвенции о запрете геноцида и Всеобщей Декларации Прав Человека. Не осмелившись это сделать, Израиль сам оказался обвиненным в этих преступлениях.
Однако еще более важно
следующее: Израиль должен неустанно стремиться вперед в области науки и
технологии, ибо там лежит ключ к расшифровке Торы, к познанию Израилем самого
себя и к признанию его как «мудрого и разумного народа» (Дварим 4:6).
_______________
*Адаптированный текст выступления на радио «Аруц7» в
еженедельной программе Тамар Йона «Доклад Эйдельберга» 8 марта 2010.
Перевод Элеоноры Шифрин