П.Полонский

«Религиозный пост-атеизм» –
Соотношение религии, науки и "научного атеизма" и динамика их взаимоотношений за последние двести лет

Часть 1. Устранение противоречия в столкновении науки и религии

1. Три этапа во взаимоотношениях религии и науки за последние двести лет; появление научного атеизма и защитная «анти-атеистическая» позиция религии

2. Радикальные изменения в науке начала 20 века:(1) специальная и общая теории относительности

3. Радикальные изменения: (2) Квантовая Механика и её осмысление

4. Переосознание науки: переход от «физики открытия истины» к «физике изобретения модели»

5. Изменения в соотношении религии и науки во второй половине 20 века. Появление «религиозного пост-атеизма».

Часть 2. Позитивные следствия столкновения науки и религии

1. Духовная ценность атеизма как разрушителя примитивной религии (и "освобождение площадки" для построения более продвинутой религиозной концепции)

2. Преодоление "Детерминизма Лапласа" и философские следствия этого

3. Наука как заповедь, данная Богом человечеству

4. Каузативная (научная) и телеологическая (религиозная) модели действительности, их дополнительность (а не противопоставление)

5. Могут ли (или даже "должны ли") быть противоречия в нашей модели действительности: противоположность подходов науки и искусства

6. Религиозное восприятия концепции эволюции; религиозная ценность этой концепции как проявляющей "единство мироздания"

****

Часть 1. Общая картина в целом.

1. Три этапа во взаимоотношениях религии и науки за последние двести лет; появление научного атеизма и защитная «анти-атеистическая» позиция религии

Во взаимоотношениях религии и науки за последние двести лет можно выделить три этапа. Первый этап – приблизительно до середины 19 века, второй – с середины 19 века до середины 20 века, после этого – третий этап. Даты, отделяющие один этап от другого, являются, конечно, очень условными, но они отмечают переломные моменты, важные для нашего рассмотрения.

Итак, в середине 19 века появился «научный атеизм», развивший активную атаку на религию. До этого религия находилась как бы на «до (научно)-атеистической» стадии. Конечно, атеизм тогда тоже существовал, но он тогда был более или менее локальным явлением. И хоты атеизм постепенно распространялся, но в основном люди были верующими, и религия не считала атеизм своей главной проблемой. Однако в середине 19 века появился «научный атеизм», который заявил, что он не просто провозглашает «веру в то, что Бога нет», но что он является наукой и опирается на науку; а поскольку наука – это, как всем ясно, двигатель прогресса, то всякий, кто выступает за движение прогресса, должен встать на позиции атеизма. Тем самым атеизм, объявляя себя очевидным следствием науки и используя ее авторитет, смог очень широко распространиться, массовый переход на сторону атеизма приобрел обвальный характер. В такой ситуации религия вынуждена была перейти к обороне.

Религия перешла в стадию анти-атеизма, когда борьба с атеизмом была объявлена чуть ли не главной задачей религии. На этом втором этапе наука была в некотором смысле отождествлена с атеизмом, поэтому религия защищалась зачастую одновременно и от атеизма и от науки,- которая, как она считала, неизбежно к атеизму ведет.

Для обороны от наступления «научного атеизма» у религии было два варианта поведения. Первый вариант: как-то сжаться и "уменьшиться", чтобы минимизировать конфликт с наукой и хоть как-то остаться «на плаву» в современном обществе.

Этот вариант реализовался, например, в таком подходе, когда религиозный человек переходил на позицию, согласно которой Библейский рассказ о Сотворении мира толкуется аллегорически, и он соглашался, что "физически, может быть, мир и человек возник совсем не так как рассказывает Библия (а, например, так, как об этом говорит эволюционная теория Дарвина), - но, продолжает этот религиозный человек, Библейский рассказ о Сотворении есть некая аллегория, необходимая, чтобы мы поняли важные моральные идеи и стали правильно себя вести». Такая позиция, в принципе, возможна в иудаизме, и она встречалась у некоторых еврейских мудрецов и в более ранние эпохи (в частности, ее, придерживались некоторые средневековые комментаторы). Но, конечно, будучи принятой под давлением «научного атеизма», она вызывает в обществе – и, что еще более важно, у «нестойких» сторонников религии – ощущение «отступления», и это ощущение усиливало динамику дальнейшего отхода от религии.

Вторым вариантом ответа на вызов «научного атеизма» являлась попытка закрыться – т.е. попытаться сказать, что «знать ничего не хочу, вся наука – это чепуха, и нечего обращать на нее внимание». Подобная «глухая оборона», хотя иногда она и может быть успешно применена для некоторых ситуаций, но в долговременной перспективе является абсолютно безнадёжной, потому что все люди, изучающие науку (а таких, конечно, становится все больше), знают, что наука - это совсем не глупость, и что она делает свои утверждения совсем небезосновательно. В таком состоянии той или иной формы обороны, религия пребывала практически в течение всей второго, «анти-атестического» периода.

Однако в середине 20 века эта эпоха кончилась. Мир перешел к третьему - «пост-атеистическому» - периоду, когда отношения науки и религии вновь кардинально поменялись. Однако при этом случилось так, что многие люди – как религиозные, так и нерелигиозные – не совсем это заметили. Они продолжают думать, что вторая эпоха продолжается; и некоторые атеисты продолжают обрушивать всю силу своей критики на уже безнадёжно устаревшие (в смысле отношений с наукой) формы религии, а другим, не заметившим произошедшие изменения религиозным, тоже кажется, что как будто наука опровергает религию и что поэтому религия должна защищаться и т.п.

Но, на самом деле ситуация уже давно поменялась. Произошло это потому, что в середине 20 века произошел кардинальный поворот: а именно, научный атеизм умер. Напомним, что родился он в середине 19 века, и казался завоеванием прочным и надолго; и вот, прожил всего около сотни лет - и умер. Мы перешли в третью стадию, которая является пост-атеистической. В научном мировоззрении самом по себе произошел поворот – однако, еще не все общественное сознание этот переворот осознало. Поворот этот связан с созданием и научно-философским осмыслением двух самых главных научных концепций начала 20 века: теории относительности и квантовой механики. Ниже мы рассмотрим, в чем состояли философские последствия этих теорий.

2. Радикальные изменения в науке начала 20 века: специальная и общая теории относительности

Широко известно высказывание, говорящее о перевороте в науке, о том крушении «триумфализма» (=ощущение непрерывно и триумфально идущей вперед «победы разума над проблемами жизни»), которое произошло в начале 20 века; и сформулировано оно так: «В конце 19 века (=на вершине триумфалистского самоощущения «рационально мыслящего общества») горизонт науки казался чистым и ясным. Светило солнышко (=все фундаментальные проблемы казались решенными), и лишь где-то на горизонте были 2-3 небольшие тучки (=пока нерешенные проблемы), которые, как все были уверены, в ближайшее время рассеются (=т.е. проблемы будут решены). Но прошло всего два-три десятка лет (от начала 20 века), и эти точки так разрослись, что они закрыли весь горизонт, и пошел такой ливень, что о солнышке все забыли».

Переворот в науке 20 века начался с теории относительности А.Эйнштейна. Здесь важно отметить (не все это осознают), что есть два совершенно разных уровня теории относительности – «специальная теория относительности» (СТО) и «общая теория относительности» (ОТО). Создание СТО началось с необходимости объяснить знаменитый эксперимент Майкельсона (1887 г.) по измерению скорости света. В этом эксперименте было показано, что скорость света одинакова во всех направлениях – в то время как, согласно классической физике Ньютона, ввиду того, что Земля все время движется, эти скорости должны были бы быть разными в направлении движения Земли и в противоположном направлении.

Что делают физики, когда признанная, хорошо работающая теория (как, например, в данном случае – физика Ньютона) начинает трещать по швам? Большие теории "стоят очень дорого", поэтому физики, прежде всего, пытаются создать "заплату", которая закрывала бы появившуюся брешь. Это вначале и произошло. Для того, чтобы решить проблему постоянства скорости света, Эйнштейн (в 1905 г.) разработал СТО, в которой формулы сложения скоростей (с помощью преобразований Лоренца) были «корректированы» так, чтобы скорость света в вакууме всегда оставалась постоянной (и максимально возможной для физических тел) – и, с помощью этой коррекции формул, опыт майкельсона стал соответствовать расчетам. Специальная теория относительности – это некоторое изменение системы и формулы расчета скоростей (и времени, расстояния и т.д.), которая позволяла немного подкорректировать формулы Ньютона так, чтобы расчеты продолжали сходиться с экспериментом. И хотя уже из СТО следовало много весьма интересных следствий, но все же она была это "теорией-заплаткой", при которой детали несколько меняются, но основа остается прежней.

Однако, эта «заплатка» не спасла основы физики Ньютона. Несогласование с другими теориями (гравитации) и невозможность объяснить некоторые экспериментальные данные выявляли недостаточность СТО. После некоторого периода поисков Эйнштейн (в 1915 г) разработал совершенно новую теорию – Общую теорию относительности (ОТО), которая, сохраняя некоторые формулы СТО, кардинально меняла всю суть восприятия нами материи и пространства-времени.

Общая теория относительности – это теория совершенно иного типа, чем СТО. Все знают на популярном уровне выводы Специальной теории относительности: при больших скоростях изменяется время, расстояние и т.п. И многие думают, что теория относительности заключается именно в этом. Но на самом деле общая теория относительности (в отличие от СТО) является не уточнением физики Ньютона, а абсолютно иной концепцией.

Дело в том, что механика Ньютона не состоит только в первом, втором и третьем "законах Ньютона", которые все мы учили в школе. Но есть еще «нулевой закон Ньютона» (=база всей его картины мира), который не сформулирован явно поскольку он считается совершенно очевидным. А именно, закон этот состоит в том, что исходно существует, само по себе, пространство; в этом пространстве существует время, в него помещены тела, и уж они дальше взаимодействуют. Этот "нулевой" закон еще даже не «закон», а скорее его предварительная база, это не формулируется в явном виде, но «подразумевается» в Ньютоновской физике. Именно это базовое мировосприятие теперь и подверглось пересмотру. А именно – в физике Эйнштейна, в общей теории относительности, пространство не существует «исходно», а оно есть результат взаимодействия материи. Не изначально существует пространство, в которое положена материя - а само пространство является результатом взаимодействия материи.

Казалось бы, какая нам разница: существует ли пространство изначально и в нем заложена материя, или же пространство возникает в результате взаимодействия материи? Казалось бы, это одно и то же. Однако, разница необычайно существенна: на втором подход, на основе ОТО была вскоре (1930-е годы) создана теория «Большого взрыва», («Биг Бенг»), которая сегодня стала совершенно общепринятой. Эта теория состоит в том, что в некоторый момент мир «появился»: возникла «точечная» Вселенная, которая затем начала расширяться; при этом «разбегающаяся» материя, подобно поверхности надувающегося шарика, «растягивает» собой пространство.

Такая теория никак не смогла бы появиться в Физике Ньютона; эта физика не позволяет сказать, что мир в некоторый момент появился. Все формулы физики Ньютона устроены так, что они допускают «обратный расчет» (в прошлое) до бесконечности, и такая физика противоречит тому, что мир в некоторый момент «появился». Эта картина появившейся и расширяющейся Вселенной, - особенно если учесть, что начинается это расширение со «света» («электромагнитного излучения») стала удивительно похожа на Библейскую историю Сотворения Мира, также начинающееся с создания света.

Концепция «Большого Взрыва» довольно быстро стала совершенно общепринятой и завоевала всеобщее признание. И здесь перед физиками и другими людьми науки встала проблема осознания этого переворота и его философской интерпретации в рамках "методологии науки" (т.е. самоосознание науки, её представлений о самой себе). А именно, до этого веками существовало представление, которое казалось устоявшимся, совершенно незыблемым – что с точки зрения науки наш мир, в смысле весь космос, бесконечен и вечен. Даже в средневековье считалось, что, хотя с точки зрения религии, мир сотворен, но по науке (т.е. по физике Аристотеля) мир представляется вечным. Опять таки, хотя сам сэр Исаак Ньютон был, как известно, человеком чрезвычайно религиозным (и посвятил немало сил подсчетам, по книге Даниила и Апокалипсису, сроков Конца Света), и, конечно же, верил в то, что Бог в некоторый момент сотворил Мир – но в его физике это никак не проявлялось. Соответственно, в течение многих столетий все ученые однозначно считали, что, согласно научным представлениям, мир вечен (а поскольку религиозные представления всё более блекли, то вечность мира казалась всем очевидным, установленным фактом).

И вдруг это представление подверглось пересмотру. Вдруг оказалось, что новая научная концепция может совершенно кардинально поменять то представление, которое казалось абсолютно твердо установленным. Это было совершенно шокирующее явление. Ведь, согласно ему, получается, что в научных теориях нет ничего, твёрдо и окончательно установленного, любое общепринятое сегодня положение может завтра измениться на прямо противоположное.

Здесь надо отметить, что большинство из старшего поколения наших русскоязычных читателей и слушателей училось в советских вузах и еще помнит марксистскую концепцию «относительной истины, стремящейся к абсолютной». На уровне «Специальной теории относительности» еще может создаться впечатление, что это действительно так, что новые "открытия" только "уточняют" старые, и что у нас есть какие-то твердые истины, которые мы установили, и новые, придут только их уточнить. Так было в начале 20 века, на этом уровне Ленин застал философию науки, и поэтому дальше в курсах марксистской философии, изучавшихся в Советском Союзе, преподавали концепцию науки - именно как концепцию "относительной истины, стремящейся к абсолютной"; концепцию того, что новые данные лишь уточняют старые; что устоявшиеся базовые представления установлены твердо, а то, что находится на границе познания постепенно «уточняется», но никак не может отменить того, что уже «твёрдо установлено».

Однако возникновение Общей теории относительности дает нам совершенно другую картину. Оно говорит, что даже совершенно устоявшийся «научный» факт (а на самом деле не факт, а вывод из теории) преспокойно может быть полностью перевернут и пересмотрен. До этого момента всегда казалось, что наука совершенно точно установила, что мир вечен; и вдруг - ничего подобного. Наука и ее философские следствия вдруг кардинально изменяются. Сначала меняется что-то небольшое, но затем все здание вдруг резко перестраивается. И вот наука уже утверждает, что весь мир в некоторый момент появился – это такая точка зрения, которая до этого могла быть отнесена только к религии. Это, конечно, полный переворот. Здесь уже никак нельзя сказать, что у нас была «относительная истина», подвергшаяся уточнению. Изменение настолько радикально, что, как следствие этого, мы должны заключать, что философские выводы науки в принципе не могут являться «истиной» и не могут быть даже «относительной истиной».

Итак, до 20 века в физике были некоторые устоявшиеся положения, которые, хотя и не были доказаны в смысле математическом, но казались прочно установленными. Степень уверенности в истинности этих положений была полной, потому что обосновывающая их теория (т.е. в данном случае теория Ньютона) много раз «проверялась экспериментально», т.е. расчёты на базе этой теории давали прекрасные согласования с экспериментом. Она была принята как твердая позиция. Потом пришла Специальная теория относительности, и «подкорректировала» некоторые детали, но не перевернула целиком всю картину мира. Однако Общая теория относительности сделала именно это.

Здесь нам надо сказать несколько слов об общей структуре науки. Физика (и вообще наука) устроена следующим образом. Есть некоторый набор исходных предположений (базовые принципы и формулы физической теории); на них строится здание расчетов, а уже результаты этих расчетов проверяются в эксперименте. В 19 веке считалось, что если и поскольку все эксперименты дают результат, согласующийся с расчетным, то на этом мы делаем вывод, что начальные предположения являются истиной. Однако в 20 веке оказалось, что это не так; и что мы не можем никаким способом установить «истинность» базовых идей, мы не можем быть уверенным в их непоколебимости даже после миллиона «подтверждающих экспериментов», - поскольку результаты «миллион первого» эксперимента могут оказаться такими, что базовые идеи придется пересмотреть, и не просто чуть-чуть подправить, а пересмотреть совершенно, полностью. ОТО и созданная на её базе Теория большого взрыва дали нам пример именно такого «полного пересмотра».

Здесь нам надо также отметить ревизию знаменитого принципа Ньютона «Теорий не измышляю». Сам Ньютон, конечно, думал о своих «начальных базовых предположениях», что это и есть самая настоящая истина, лишь «подсмотренная» им у природы, но не «придуманная», и поэтому он провозгласил свое: «Теорий не измышляю». Т.е. теории физики не придуманы мною, они на самом деле такие и есть, а я это просто подсмотрел у природы, «открыл». Но Эйнштейн, конечно, понимал, что «базовые» положения теории вовсе не выводятся из фактов, а являются плодом «свободного вымысла», мы свободным воображением придумываем красивую схему, (выводы из которой согласуются с экспериментом), - и это наше свободное научное творчество.^[1]

Подробный анализ этого, а также и других аспектов структуры науки, о которых здесь говорится, см. (на диске) в замечательной книге В.Ф.Турчина «Феномен науки» М, 2000 г., (в Интернете текст ее можно найти по адресу: http://www.refal.net/turchin/phenomenon/ , особенно в гл.13 – «Наука и метанаука»).

Создание ОТО настолько перевернуло все базовые положения физики, что стало ясно, что самые, казалось бы, прочно установленные в науке вещи вовсе не «окончательно установлены», и даже не «в целом истинны», но могут вполне измениться на прямо противоположные. Это означает, что к ним не может быть отнесено понятие «истины» (если мы вкладываем в это понятие «нечто надёжно и твёрдо установленное»). Научные теории «не открывают» (само понятие «открытие» предполагает, что это нечто, объективно существующее, и мы лишь "подсмотрели это у природы" - тем самым, в новом самосознании науки этот термин должен быть убран). Кроме того, термин "открытие" предполагает, что это «навсегда», что его нельзя закрыть, но оказалось, что это не так. Это, конечно, был очень серьезный удар по самоуверенности и «триумфалистской» позиции философов от классической физики.

Но квантовая механика была еще большей революцией, она нанесла еще более сильный удар по прежним философским представлениям науки – удар настолько сильный, что даже Эйнштейн не принял (вероятностного) истолкования квантовой механики, заявив, что «Бог не играет в кости». Тем не менее, вероятностное истолкование квантовой механики на сегодня является в физике совершенно общепринятым. Рассмотрим, в чем же состояла эта революция.

3. Квантовая механика

Если проблематику, приведшую к Теории относительности отсчитывают от появления проблемы постоянства скорости света, то проблематику, приведшую к квантовой механике, относят обычно к проблеме невозможности классического объяснения стабильности атомов и к проблеме «соотношения неопределённостей» (см. ниже). Но нам надо будет начать наше рассмотрение с более ранней проблемы – а именно, с того, что называется "проблемой корпускулярно-волнового дуализма". Она состоит в том, что, как давно было известно, свет (т.е. фотоны, а также, как выяснилось далее, электроны, и любая другая элементарная частица) иногда ведет себя, как частицы («корпускулы»), а иногда – как волны. Проводим эксперимент одного вида – свет ведет себя, как корпускулы (частицы), проводим эксперимент другого вида – как волны. Этот спор – «чем же на самом деле является свет, корпускулами или волнами» - шел довольно долго, и решения в ту или иную сторону не было.

Но в некоторый момент начались эксперименты, которые показали, что не только фотоны, но и другие частицы (электроны, протоны, нейтроны) ведут себя еще более странно – так, что уже ни корпускулярное, ни волновое объяснение этих явлений не подходило. Классическим примером такого явления является распад свободного нейтрона. Если, скажем, летит свободный нейтрон, то в некоторый момент он самопроизвольно распадается на протон, электрон и нейтрино. Летит другой, точно такой же свободный нейтрон, и тоже распадается на те же самые частицы, но - через другое время. Спрашивается: почему один нейтрон распался раньше, а другой – позже? Возникает чувство, что, наверное, в первом нейтроне что-то было подпорчено, поэтому он распался раньше. Но делаем массу экспериментов, и ничего подобного не находим. Нейтроны совершенно одинаковы, и нет никакой причины, по которой один распадается раньше, а другой позже. Конечно, можно верить, что когда-нибудь мы это найдем, но, может быть, этого в принципе нет? Наш опыт общения с «неодушевленными» макро-телами (сформулированный, в частности, в физике Ньютона) таков, что у таких тел поведение полностью детерминировано, и что на все есть причина. Но может ли этот опыт быть перенесенным в микромир? На основании чего мы в этом уверены?

Второй важнейший классический эксперимент, в котором частицы ведут себя совершенно «фантастически», состоит в следующем. Пусть у нас есть электронная пушка, перед ней экран с двумя дырками, а за ним – экран, где отмечаются вспышки от попадания электронов, и мы стреляем по ним из электронной пушки одиночными электронами. И вот оказывается, что, если мы открываем одну дырку, или другую дырку, или обе дырки одновременно – то электроны летят (т.е. мы наблюдаем распределение вспышек попадания на втором экране) настолько по-разному, что единственное, что мы можем предположить – каким бы это ни казалось поначалу фантастическим – что каждый отдельный электрон летит через обе дырки, одновременно. Эксперимент показывает, что, когда обе дырки открыты, это дает иное распределение, чем когда открыта сначала одна, а потом вторая дырка. Иными словами, электрон, пролетая через одну дырку, «знает», открыта ли другая; он как бы пролетает через обе дырки одновременно - и это уже не лезет ни в какие обычные представления. Так не ведут себя ни частицы, ни волны, и вообще никакие макрообъекты.

После множества неудачных попыток объяснения этих (и многих других) экспериментов была создана (в 1920-1930 годах) квантовая механика, которая сделала резкий ход и заявила, что электрон – это не корпускула и не волна, а формула. (Более точно: это объект, поведение которого нельзя приравнять ни к частице, ни к волне, но можно описать посредством особой (не применяющейся в макро-мире) формулы, которая называется «волновая функция»). Формула эта устроена так, что у электрона нет ни точного положения в пространстве, ни точной скорости, ни траектории и т.п., а есть «вероятностное распределение по пространству», так что квадрат этой волновой функции дает нам вероятность нахождения электрона в той или иной точке пространства. Иными словами, каждый электрон находится («размазан») одновременно во всем мировом пространстве, хотя и с разной вероятностью – в одном небольшом объеме пространства вероятность его нахождения почти единица (т.е. «он почти весь там»), а в других местах пространства эта вероятность очень мала – но все же не нулевая. Поэтому электрон пролетает через две дырки одновременно в том смысле, что с одной вероятностью он пролетает через первую дырку, а с другой вероятностью - через вторую дырку. Конечно, макротела так себя не ведут, но электрон – это не частица, и не волна, и не то и другое одновременно, а объект, о котором нельзя сказать ничего, кроме как только то, что его поведение описывается волновой функцией – а она устроена именно так.

То же самое со свободным нейтроном - есть вероятность, что он распадется через одно время или через другое. Это определяется только вероятностным (случайным) образом, и, согласно квантовой механике, нет никаких причин (принципиально нет и не может быть никаких причин) по которым один нейтрон распался раньше, а другой позже.

Иными словами, у нас возникла совершенно другая картина мира, вся физика поменялась, и вместо того, чтобы определять, является электрон волной или частицей, мы сказали, что электрон - это объект, поведение которого определяется вероятностной формулой.

Здесь есть два важнейших аспекта: во-первых, мир стал не детерминированным, а вероятностным (мы подробнее рассмотрим это ниже); а во-вторых, «истину» окончательно заменила «модель».

4.Переосознание науки: переход от «физики открытия истины» к «физике изобретения модели»

Что здесь произошло с точки зрения философии науки? Давайте вернёмся к вопросу, с которого мы начали: «является ли свет (или электрон) частицей или волной?» – и постараемся понять, что мы на самом деле хотим узнать, когда задаем этот вопрос. Мы сначала (в 19 веке и до него) думали, что когда мы задаем этот вопрос, то хотим узнать, чем действительно является свет. Ответа на такой вопрос мы не нашли – это не то, и не другое, и не то и другое одновременно. Но после появления квантовой механики мы начали понимать сам этот вопрос совершенно иначе; он означает: «какое из макроявлений – частица или волна – лучше подходит для моделирования поведения фотона или электрона». Ответ, который дает квантовая механика, таков: никакие макрообъекты вообще не подходят для моделирования микрочастиц. Модель электрона должна быть знаковой (т.е. формула), а не зрительной (частица, волна и т.п.).

В этот момент физика осознала себя совершенно по-другому. Она осознала, что на самом деле она не «узнает истину», а создает модели. Она не открывает, чем на самом деле является электрон. Потому что вопрос, является ли на самом деле электрон частицей или волной, бессмысленный. Ответ: электрон на самом деле является электроном. Вопрос должен звучать так: какой макрообъект подходит для моделирования электрона, частица или волна? Ответ: никакой не подходит. А как же нам промоделировать электрон? Ответ: надо моделировать его формулой (т.е. знаковой системой), а не зрительным образом.

В этот момент был переосознан смысл вообще физических теорий. Если до этого ученые полагали, что физика открывает им некое объективное знание о том, «как это есть на самом деле» (=истину), то теперь они поняли, что физика делает совершенно другое – физика не узнает «как на самом деле», а лишь строит модель, позволяющую предсказать результаты эксперимента, с той или иной точностью. (При этом очень возможно, что в будущем появятся также эксперименты, которые потребуют от нас полностью изменить теорию). На это изменение самосознания науки повлияла как Общая теория относительности, которая сильно отодвинула в сторону предыдущую «истину», так и, особенно, квантовая механика, показавшая, что наше знание – это не более чем модель.

Итак, физика занимается лишь тем, что строит модели. Эти модели нужны для того, чтобы предсказывать результаты эксперимента. Сначала она строила зрительные (=наглядные) модели; и вопрос, является ли электрон частицей или волной, - это, в сущности, вопрос о наилучшей зрительной модели. Рывок же, совершенный квантовой механикой, состоит в том, что на новом уровне продвижения зрительные модели не подходят вообще, их эпоха кончилась, мы теперь строим знаковые модели, т.е. модели, состоящие из знаков, - формулы. Формула, которая дает нам возможность предсказать поведение электрона, это и есть модель электрона. И ничего другого, кроме модели (и уж тем более никакого вопроса типа «а что такое электрон на самом деле?») в физике не может быть в принципе.

Эксперименты по соответствию наблюдений формулам, естественно, проводятся всегда. Формулы (=физические законы)– это модели, нужные для того, чтобы рассчитывать результаты эксперимента. Если формула (модель) с той или иной точностью хорошо подтверждается экспериментом, то мы говорим, что эта формула/модель хорошая. Если плохо подтверждается, то формула/модель плохая. Однако, сколько бы мы ни ставили экспериментов, модель никогда не становится «истинной», – т.к. это понятие к модели в принципе неприменимо.

Здесь также произошел важнейший сдвиг в переходе от «наблюдения» законов природы (=формул, моделей) к их изобретению Ньютон говорил: «Гипотез не измышляю». Т.е. если он сформулировал закон тяготения, то этот закон на самом деле существовал, он же его лишь «подсмотрел», открыл. Но Эйнштейн уже прекрасно понимал, что он «измышляет гипотезы»; т.е. задача физика – придумать, изобрести такую модель, которая будет давать расчеты, соответствующие результатам эксперимента. Что же касается вопроса: «на самом ли деле в природе это устроено именно так» – то это вопрос бессмысленный, потому что у нас не существует никакого способа проверить (верифицировать) это. Существует только вопрос согласования результатов эксперимента с теорией, и это согласование никогда не дает ответа о том, что теория верна. Он дает ответ только о том, что теория пока что подходит, удобна, что она пока что хорошо работает (или же, наоборот, что она не подходит, если она работает плохо). Но даже самая хорошая работа теории никоим образом не значит, что завтра она в некоторый момент не может перевернуться - даже на совершенно противоположную.

Ньютону («гипотез не измышляю») казалось, что если хорошо подумать, то из экспериментов совершенно точно следует, какова формула. С точки зрения современной физики, ситуация иная: есть много экспериментов, и из этих экспериментов никакая формула явно не следует. Но нам нужно придумать такую формулу, чтобы она давала расчеты, совпадающие с этими экспериментами. Физик работает подобно изобретателю, у которого есть некая изобретательская задача, и он вдруг придумывает, как ее решить, – так же и физик: у него есть задача, эксперименты дают такие-то цифры, и теперь ему надо придумать такую физическую концепцию, такую теорию, чтобы эти цифры выводились из формул. Это и есть его задача. При этом совершенно не исключено, что в будущем появится совершенно другая теория, с совершенно другими формулами, которые тоже будут совпадать с экспериментом. Ньютону казалось, что его формулы доказаны. А современная физика говорит: эти формулы – просто удобный способ расчетов, и ничего более. Может быть, завтра появятся новые экспериментальные данные, которые будут противоречить этим формулам. И нам придется придумать другие формулы. Все, что сегодня в науке кажется абсолютно твердо установленным, завтра может оказаться совершенно иным. Потому что все, что создает наука - это только модель, но не истина.

Если Ньютон думал, что закон всемирного тяготения – это нечто объективное, а он его только открыл, то современная наука не считает, что волновая функция – это нечто объективное, которое мы открыли; ясно, что волновая функция – это то, что мы сами изобрели, чтобы рассчитывать поведение электронов.

Вопрос: может ли модель совпадать с реальностью? Ответ современной науки: этот вопрос бессодержательный. «Совпадать с реальностью» – это понятие непроверяемое, а потому бессмысленное в рамках науки. Никогда нельзя ни доказать, что что-то совпадает с реальностью, ни опровергнуть это. Можно только сказать, что эта теория дает хорошие результаты, близкие к эксперименту, или плохие, далекие от эксперимента. Но слово «совпадает с реальностью» – это вещь непроверяемая, его нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. А поэтому такое понятие – ненаучно.

Раньше науке казалось, что она открывает истину, и если есть многократные расчеты, совпадающие с экспериментом, то истина открыта. А ведь если она открыта, то ее уже не закрыть; если эту истину «откопали», то нельзя ее «закопать», она будет вечной истиной. Теперь же подход совершенно другой: у нас есть задача, и мы изобрели модель, которая дает хорошие расчеты. Может быть, завтра мы поменяем модель. Модель не является истиной; и вообще совпадения с истиной – это вопрос в принципе непроверяемый (потому что нет никакого способа его проверить); а раз он в принципе непроверяемый, то он не относится к области науки. В рамках своей философии вы можете заявить все, что хотите, и верить в какую угодно истину, но к науке это не имеет ни малейшего отношения, никакой «научной истины» не существует.

Известный философ науки Карл Поппер сформулировал определение "научного утверждения" следующим образом: утверждение называется научным, если есть механизм его опровержения. Если же утверждение сформулировано так, что оно не может быть опровергнуто, то оно теряет статус научного утверждения. Именно такого типа утверждениями являются утверждения об «истине». Они могут остаться утверждениями философскими, но не научными.

5.Изменения в соотношении религии и науки во второй половине 20 века. Появление «религиозного пост-атеизма».

Известный анекдот, описывающий изменение всей духовно – философской картины западной культуры в середине 20 века, гласит: «На стене написано: «Бог умер» - и подпись «Ницше». А пониже написано «Ницше умер» - и подпись «Бог»».

Во второй половине 19 века казалось, что атеизм окончательно победил и что религия повержена. Но через сто лет оказалось, что все наоборот: умер триумфалистский «квазинаучный» атеизм, а религия совершенно жива. Соответственно все взаимоотношения науки и религии были пересмотрены.

Последовавшее в середине 20 века изменение взгляда науки на самое себя - изменили также, соответственно, соотношение науки и религии. Очень важно отметить, что изменение соотношения науки с религией произошло не из-за того, что одни повлияли бы на других; что, например, пришли бы религиозные учёные, и стали бы что-то менять в науке для её согласования с религией и т.п. Отнюдь нет: никто науку к религии не приближал, это сама наука, развиваясь, вдруг изменилась. Ранее казалось, что с точки зрения науки мир вечен. Вдруг пришла Общая теория относительности и концепция «Большого взрыва» и сказала: «Мир в некоторый момент появился, и это было около 15 миллиардов лет назад». 15 миллиардов лет – это конечно еще далеко от шести тысяч лет от Сотворения Мира, как утверждает еврейская религия (точный смысл этого утверждения не так прост); но все же к шести тысячам 15 миллиардов гораздо ближе, чем бесконечность (вечность мира). Если раньше наука говорила, что мир вечен, т.е. бесконечен во времени, а теперь она говорит, что его возраст конечен, что мир в некоторый момент появился - то она резко приблизилась к точке зрения религии, и с совершенно неожиданной стороны. Этого никто не ожидал. Совсем не то, чтобы ученые под влиянием уговоров религиозных стали делать науку более религиозной, отнюдь, - но наука сама так изменилась, что вдруг ее выводы стали гораздо ближе к религии.

А уж после того, как квантовая механика заставила науку отказаться от того, что она открывает истину - вообще все возможные противоречия науки и религии в принципе исчезли. И поскольку наука перестала опровергать религию, то научный атеизм стал в принципе невозможен, и это и есть тот перелом, который произошел, в середине 20 века. Научный атеизм умер (напомним, что он родился в середине 19 века, но прожил всего один век). Конечно, и после этого (да и всегда) любой человек может провозгласить себя атеистом, но он не может сказать, что в этом он опирается на доводы науки, - потому что наука перестала к чему бы то ни было такому приводить.

Рассмотрим простейший пример. Допустим, у нас есть религиозный астрофизик (с одним из них я знаком лично), и он изучает «большой взрыв» и при этом спорит в научном журнале, исходя из последних астрофизических данных, сколько же лет миру – 12 миллиардов или же 15 миллиардов. При этом он – религиозный ортодоксальный еврей и уверен, что традиционное утверждение о том, что мир создан шесть тысяч лет назад – истинно. Если бы это происходило сто лет назад в «анти-атеистическую» эпоху, когда наука еще не поменялась, то у него была бы проблема согласования этих позиций: потому что если спор между научными теориями состоит в том, возник мир 12 или 15 миллиардов лет назад, то шесть тысяч еврейского летоисчисления – это чепуха. Но сегодня все обстоит совершенно по-иному. И 12, и 15 миллиардов лет – это модели. Ни то ни другое в принципе не является истиной и никоим образом даже не может на это претендовать, потому что само понятие «истины» не является термином естественно-научным. А поэтому у нас есть не истина, а две модели. Вопрос же, какая модель лучше подходит с точки зрения экспериментов и наблюдений – это нормальный легитимный вопрос дискуссии внутри науки, но это лишь вопрос модели, и при этом религиозный физик, обсуждая эти темы, преспокойно может верить в истинность того, что миру шесть тысяч лет.

Какие же у него есть способы согласования в своей голове шести тысяч лет от Сотворения мира с точки зрения Торы – с 15 миллиардами лет физики? Способов этих довольно много. Вариант первый: мир создан шесть тысяч лет назад, но создан так, что нам кажется, что он более старый, чем есть на самом деле (иными словами, "мир создан взрослым", и на такой подход есть даже указания в мидраше. Впрочем, в таком подходе, если проводить его последовательно, обнаруживаются серьезные моральные проблемы; и поэтому мне лично такой подход не очень нравится). Вариант второй: слова Торы про шесть дней Творения – не следует понимать как сегодняшние 24 – часовые дни, но как «шесть периодов», каждый из которых длиной в миллиарды лет. Поскольку даже согласно науке есть начальная точка существования мира, то «религиозные 6 тысяч лет» надо согласовывать не с бесконечностью «вечно существующей вселенной», а с конечной цифрой, пусть даже и большой - а это гораздо проще. (При этом есть авторы, в достаточной мере специалисты как в физике, так и в Торе, которые, анализируя Текст Торы и современную космологически-геологическую картину науки, показывают нам, действительно, их поразительную согласованность. См., например, книги профессора физики Бар-Иланского университета И. Авиэзера "Вначале..." и "Вера в эпоху науки". Действительно, сегодняшняя космологическая картина столь хорошо совпадает с Торой, что возникает даже соблазн объявить, что "наука доказала Библию". Однако, что будут делать сторонники такого подхода завтра, если вдруг наука опять полностью поменяет свои представления? Третий вариант: в течение 6 дней Творения все физические процессы текли иначе, и поэтому нам при сегодняшней реконструкции кажется, что это были миллиарды лет. (И здесь надо особо отметить, что с религиозной точки зрения "6 дней творения" не входят в счёт шести тысяч лет от Сотворения Мира, - поскольку еврейская традиция начинает отсчёт "лет от Сотворения Мира" по окончании "Шести Дней Творения"). И есть, конечно же, четвертый вариант: а кто вообще сказал, что научную модель надо согласовывать с религиозной истиной? Кто сказал, что это вообще должно меня заботить? Да, у меня есть научная модель. Я занимаюсь этой научной моделью потому, что это способ познания мира (ибо модели для того и существуют, чтобы через них познавать мир). И эта научная модель не совпадает с тем, что я считаю истиной с точки зрения Торы – про шесть тысяч лет и про некоторые особые Дни Творения. Однако, как согласовать здесь научную модель с Торой, я не знаю, и более того: это меня хоть и беспокоит, но не так уж сильно, ибо это не настоящее противоречие.

Потому что на вопрос, дает ли мне наука истину, ответ однозначный: наука истину не дает в принципе. Не потому, что она ее не знает сегодня, не потому, что она сможет или не сможет дать ее завтра - а потому, что понятие «истины» вообще не является понятием научным. Научным является лишь понятие «модели», наука сама не допускает, чтобы ее утверждениям предписывался статус «истины».

А вот религия устроена иначе. Она вообще не доказывает своих утверждений и не дает «расчетов, которые можно проверить на согласование с экспериментом», но при этом она таки да претендует на статус истины (и люди принимают религию потому, что своей духовной интуицией ощущают её глубокую истинность, её очень глубоко адекватный ответ на проблемы жизни - или наоборот, не принимают, если так не чувствуют).

Как религиозный человек пост-атеистической эпохи относится ко всей этой проблеме? Ответ состоит в том, что, будучи человеком религиозным, – я да, признаю, что религия дает мне истину. Но мое понимание «истинности» этой истины существенно отличается от того, как такую «истинность» понимали большинство религиозных людей двести лет назад. А именно, я осознаю принципиальную невозможность «доказательств», и в этом смысле данная «истинность» не является абстрактно-объективной. Но она и не субъективная. Она скорее «волевая»: я считаю ее истиной не потому (или скорее не только потому), что она такая была передана мне традицией, - но потому, что я так выбрал, я так захотел. (Это, конечно, экзистенциалистское понимание религии, но в наше время любая домохозяйка – экзистенциалист, и современная религиозная вера тоже экзистенциальна). Разумеется, традиция передачи здесь необычайно важна (и даже критично необходима), но в конце концов все определяется моим личным выбором (примерно так же, как в случае брака: объективные предпосылки существуют, но в конце концов главное – это волевой акт выбора). С этого момента это для меня становится истиной. Ну а если эта истина противоречит научной модели, которой я в рамках своего интереса, как ученый, занимаюсь, – то это, конечно, небезынтересно, но не критично. Кому-то это противоречие может быть более интересно, кому-то менее, но это в принципе никак не может по-настоящему противоречить одно другому. Потому что религия дает истины заведомо «ненаучные» - они «ненаучные» в том смысле, что они вовсе не претендуют на экспериментальную проверку. А что же касается науки, то она не дает истин вообще. После того как наука сама перестала претендовать на истину, они с религией разошлись в своих областях действия, а поэтому конфликта нет.

В такой ситуации религия начинает совершенно иначе относиться и к науке, и к атеизму. Вместо позиции «борьбы с атеизмом», возникает «религиозный пост-атеизм». Это означает, что атеизм уже религии никак не мешает, он уже не враг ей (потому, собственно, что он уже умер). Религия старается не спорить с атеизмом, а, наоборот, воспринять из атеизма важные принципы и духовные достижения – например, скептицизм, развенчание слепой и некритической веры, и т.д., – и использовать их для развития религии. (О том, как конкретно это происходит, см. в статье "Квантовая механика"). Атеизм даже в чем-то помогает нам быть более продвинутыми религиозными. Соответственно, поскольку противоречия между наукой и религией нет в принципе, – то человек может быть и на все сто процентов религиозным, и на все сто процентов ученым, совершенно честно "научно принимать" и использовать все научные данные, понимая, что это необходимо для построения научной модели мироздания, в т.ч. использовать миллионы и миллиарды лет космологии и геологии, – и при этом совершенно искренне считать, что Бог сотворил мир за шесть дней - хотя в понимании того, что означают эти "шесть дней", изменяется и развивается в процессе развития человечества (как, впрочем, изменяются и развиваются все наши духовные представления). А если что-то при этом противоречит одно другому – ничего страшного, ведь религия и наука - это две различные (хотя и сведённые) области жизни: одно (религия) утверждается волевой истиной, т.е. является сознательно сделанным нами выбором, а другое – есть научная модель, необходимая для развития цивилизации и осуществления человеком Божественной заповеди «наполняйте землю и властвуйте над нею» (Быт. 1:28). Конечно, приятнее, когда научная модель согласуется с Торой. Но взрослый человек не впадает в истерику и не начинает срочно отказываться от своих ценностей из-за того, что какое-то противоречие в жизни пока что не удаётся устранить. Будем надеяться, что это согласование так в конце концов и произойдет, - но это не должно толкать нас к несостоятельным попыткам навязать одно другому, и, пока они не согласовались, отменять или уменьшать то или другое.

 На этом мы закончим рассмотрение проблемы устранения противоречий в столкновении науки и религии. Однако, конечно, устранение противоречий - это только первый этап рассмотрения, это "выход из минуса на ноль". Гораздо более интересным является рассмотрение позитивных следствий из столкновения науки и религии - следствий, которые помогут нам более глубоко понять и науку, и религию, и вообще жизнь. К этому мы переходим во второй части данной статьи (находится пока в стадии редактирования).

Часть 2. Позитивные следствия столкновения науки и религии

Предисловие

Говоря о соотношении науки и религии, прежде всего надлежит ответить на вопрос: является ли атеизм следствием науки и продуктом ее развития? Ответ – совершенно «нет». И нет по двум причинам. Во-первых, потому, что в реальности люди уходили от религии не под воздействием науки, а под воздействием «околонауки». Есть замечательный афоризм, что студенты университета уходили от религии не на лекциях, а в кафе, – то есть отдаление от религии вызывалось общей атмосферой учебного заведения, столкновением религиозно-научных представлений, модой, – но только не тем, что они изучали науку.

На первый взгляд удивительно, но изменение характера науки, о котором мы говорили как о переходе к постатеизму, первыми почувствовали математики и физики. Поэтому сегодня среди математиков и физиков есть гораздо больше религиозных людей, чем, например, среди гуманитариев. Перевес явно заметен, по крайней мере, количественно (и я не хочу ничего плохого сказать про гуманитариев – я и сам им в некоторой степени являюсь).

Вероятно, главной причиной такого положения стало то, что математики и физики, осознавая науку как модель и не преклоняясь перед ней, смогли гораздо быстрее расставить науку и религию на подобающие им места, не видя в том противоречия. То есть, чем человек от науки дальше, тем вероятнее, что он будет сильнее перед ней преклоняться, а те, кто был в науке более «внутри», они как раз преклонялись менее других.

1. Преодоление "детерминизма Лапласа" и философские следствия этого.

Перейдем к разбору столкновения науки и религии и рассмотрим результаты этого столкновения. Но, прежде всего, следует рассказать о такой вещи, как преодоление детерминизма, и на этом примере разобрать некоторые важные понятия.

Итак, есть известное понятие, которое называется «детерминизм Лапласа». Лаплас, математик и физик начала XIX века, так сформулировал свою концепцию: «Из законов Ньютона мы знаем, как взаимодействуют элементы-частицы, а весь мир состоит из ньютоновских частиц и законы их взаимодействия совершенно детерминированы, – это значит, что весь мир детерминирован». Т.е. логика такая: весь мир состоит из ньютоновских частиц, их поведение детерминировано (т.е. предсказуемо, предопределено), все их столкновения детерминированы (в смысле результаты столкновений) и все их траектории детерминированы – следовательно, все в мире предопределено. Такая логическая конструкция называется «детерминизм Лапласа». Конечно, реально мы не сможем это вычислить, но это не отменяет всеобщую предопределенность. А то, что нам кажется, что это не так и что есть свобода выбора и поведения, то, с точки зрения Лапласа, все это нам только кажется.

Я думаю, что по-настоящему поверить в детерминизм Лапласа очень трудно. Ведь тогда нужно будет признать, что мое желание поверить точно так же детерминировано, и настолько детерминировано, что любая моя мысль о том, что все детерминировано, тоже должна быть детерминирована, – это заводит нас в полный логический тупик.

Представим теперь столкновение науки и религии в этом вопросе. Приходит Лаплас и говорит, что с точки зрения науки, однозначно, все – детерминировано. Человек возражает: «А я верю в Бога, в свободу выбора человека, в свободу выбора Бога». Лаплас отвечает, что ничего такого нет, свобода выбора человека иллюзорна; а что касается свободы выбора Бога, то такой вещи вообще нет, это все личные измышления, а на самом деле все детерминировано.

Спрашивается, что можно этому противопоставить? С точки зрения современной физики и квантовой механики опровергнуть сторонников Лапласа очень просто – ведь их исходное предположение, что мир состоит из ньютоновских частиц, совершенно неправильное. Вот и весь ответ. Квантовые частицы (их поведение), из которых состоит мир, абсолютно не детерминированы и, тем самым, понятие детерминированности снимается сразу. Можно, конечно, сказать, что системы ведут себя иначе, но для элементарных частиц снимается сама идея детерминированности (кроме того, хаос вообще ведет себя иначе). Но это мы сейчас, в XXΙ веке, можем легко объяснить. А что бы мы делали в начале и середине XΙX века?

Представим себя в той же самой дискуссии 150 лет назад. Как мы могли бы отреагировать на доводы Лапласа? Наиболее сильным ответом будет такой. Мир научных знаний устроен следующим образом: у нас есть наблюдаемые явления, и эти наблюдаемые явления есть наш первичный исходный опыт. Вся задача науки – построить модель, объясняющую этот опыт и его предсказывающую. Если научная концепция, даже самая красивая, противоречит эксперименту, значит эта концепция в чем-то неправильная. В чем она неправильная, я не знаю, но я ставлю простейший эксперимент: хочу, поднимаю правую руку, а хочу – левую. Итак, элементарный эксперимент говорит мне, что свобода выбора есть. Это – наипервичная данность. Любая концепция, которая будет мне логически объяснять, что у меня нет выбора, содержит ошибку. Где эта ошибка находится, я не знаю. Я не обязан ее вычислять, но я знаю, что она есть! Потому что задача науки, как вторичной системы, построить такую модель, которая дает результат, согласующийся с первичной системой. А если они не согласуются, то никакой науки здесь больше нет.

Здесь мы коснулись темы гигантской разницы между физикой и математикой. Если в математике эксперимент противоречит теории, то тем хуже для эксперимента. Но если эксперимент противоречит теории в физике, то тем хуже для теории. Все началось с Галилея. Когда Галилей бросал камушки с Пизанской башни, он тем самым экспериментально доказал, что теория, утверждавшая, что тяжелое падает быстрее, неверна. Было достаточно одного эксперимента, чтобы разрушить всю эту теорию. Поэтому в физике, начиная с Галилея, эксперимент превалирует над теорией, но в математике это совершенно не так. До Галилея этого не было, и выдающийся вклад Галилея в том, что он построил экспериментальную физику. До Галилея математика и физика в каком-то смысле не разделялись.

Есть замечательный философский анекдот о том, как во дворе Сорбонны стоят Буридан (ректор Сорбонны, у которого был одноименный осел) и Фома Аквинский. Два величайших средневековых философа-рационалиста спорят на тему «есть ли у крота глаза». Один из них приводит доводы, что у крота есть глаза, а другой – доводы, что у крота нет глаз. Подходит к ним садовник и говорит: «Высокоуважаемые ученые мужи, простите меня, человека простого, за вмешательство в ваш спор. Давайте я вам принесу живого крота, и вы проверите, есть ли у него глаза». А они ему отвечают: «Пошел прочь, невежда, мы обсуждаем идеального крота».

Вы, может быть, скажете «как смешно!» Но представьте себе другую картину. Стоят те же самые ученые мужи и обсуждают: пересекаются ли медианы треугольника в одной точке? Подходит к ним садовник и говорит: «Давайте я вам принесу шнурок. Вы нарисуете на земле треугольник и измерите точно серединку, проведете медиану и проверите, пересекаются ли они в одной точке». Они ему отвечают: «Пошел прочь, невежда, мы обсуждаем идеальные треугольники». И ученые будут правы. Т.е. они обсуждают идеального крота не потому, что они не знают, что это можно проверить, а потому, что в их глазах реальный крот – это проекция в мир крота идеального. И то, что у реального крота, возможно, и есть что-то, никак не влияет на идеального крота. Если оно есть, а у идеального не должно быть, значит это – отклонение от идеала.

В этом смысле «буриданов осел» – это идеальный осел. Он умирает между двумя охапками сена, потому что не может выбрать. Разве Буридан не знал, что реальный осел что-то выберет? Конечно же, знал. Но он только потому выберет, что не является идеальным ослом. Идеальный осел должен в такой ситуации умереть. И Буридана интересует идеальный осел, потому что то, что реальный осел выживает, возможно только за счет отклонений от идеала, а не за счет идеала. Вот такой подход к миру называется рационализм (он же схоластика).

Рационализм исходит из предпосылки, что если мы будем правильно рассуждать, то обязательно придем к правильным выводам. Такой подход совершенно верен в математике и совершенно не верен в физике. Дело в том, что в математике мы рассуждаем над объектами, созданными нашим собственным разумом. Когда мы говорим, что они – абстрактные объекты, это неверно. Они объекты не абстрактные, а конструктные – они появились не в результате абстрагирования, а в результате конструирования. Треугольник – это вовсе не абстракция от реальных треугольников, это неверно. Конечно, абстракция помогла создать этот конструкт. Но создан он был совершенно иначе. Треугольник математический – это конструкция из определённых понятий, а вовсе не абстракт. Только конструктность позволяет построить правильное рассуждение, потому что это создание целиком нашего мозга и целиком в нашей власти. Поэтому правильные рассуждения в математике обязательно приведут к правильным выводам. Математика – это не естественная наука, это – язык.

В естественных науках мы, по сути дела, не можем правильно рассуждать, потому что любое наше положение является результатом нашего понимания окружающего мира и поэтому исходно не может быть правильным. Только если бы мы абсолютизировали наши представления, неважно какие, интуитивные или априорные (как ни назови) и считали бы их идентичными действительности, тогда только наши рассуждения могли бы приводить к истине. Но этого совершенно нет. Все выводы тоже спорные – гораздо более спорные, чем в математике, которая более формализована. Средневековая культура этого различия не видела и считала, что если мы правильно рассуждаем, то придём к правильным выводам. Был полный приоритет рассудка над другими формами познания – чувственной, интуитивной, эмоциональной и т.д. Полный приоритет рассудка называется рационализмом.

Вообще, болезнь рационализма – это болезнь рационализма радикального, крайнего. Понятно, что умеренный рационализм может быть очень полезен. Точно так же, как чудовищна неумеренная мистика, так же чудовищен и неумеренный рационализм. По сути, неумеренный рационализм очень часто встречается в окружающей жизни – в политике, в социологии, в экономике – когда утверждают, что нечто должно быть так, потому что это естественно и только так должно быть. А потом ставятся чудовищные эксперименты с миллионами жертв. И все лишь потому, что человек безапелляционно утверждал, что это должно быть так.

Пример слишком большой веры в рациональность – когда ошибочно ставится знак равенства между ней и верой в человека. Т.е. люди думают, что раз они верят в «рацио», то они верят в человека. Ничего подобного. Человек – это не только «рацио», хотя, конечно, «рацио» – это важнейшая часть, – но есть и другие способы познания. Именно пренебрежение другими формами познания через превознесение «рацио» – это неумеренный рационализм, который приводит к неправильным выводам и к очень плохим последствиям.

Что касается науки, то в ней способом борьбы со слишком рациональным познанием является то, что эксперимент довлеет над концепцией, над теорией. Поэтому в наше время никакая теория не объявляется абсолютным выводом, не является доказанной, а является только дискретной моделью. Модели граничны по самой своей сути и действуют только в каких-то областях. Ньютоновская модель прекрасно действует в ограниченной технической области и абсолютно не срабатывает ни на уровне человека как живого существа, ни на уровне мироздания и т.д. Ньютон неприменим к очень большим и к очень маленьким вещам, т.е. к мирозданию и к частицам, и Ньютон неприменим к живым объектам.

Почему всё одушевлённое живёт не по Ньютону? Потому что его модель в этой области не работает, потому что она не есть истина, она – только модель для личного потребления. Предсказать поведение человека, исходя из ньютоновской модели, абсолютно невозможно, эта модель не имеет никакого отношения к действительности. Вот я иду по улице и, исходя из ньютоновской модели, должен оказаться в определённой точке, – а я взял и повернул. И всё, куда делась ньютоновская модель? Почему я повернул? А захотелось мне. В «захотелось мне» никакой Ньютон никак не укладывается. Это рассказывалось для того, чтобы понять, что любая наука только создаёт модели. И если модель чему-то противоречит – или эксперименту, или каким-то другим установкам, то мы абсолютно не обязаны эту модель принимать. Модель – не доказательство.

Итак, что касается детерминизма Лапласа, то его легко опровергнуть, сославшись на квантовую механику. Но если бы мы жили 150-200 лет назад, то мы бы должны были сказать, что никакая модель не совершенна, не абсолютна, и выводы из нее делать нельзя.

Это можно и нужно применять и к другим областям научного знания, где на сегодняшний день нет настолько разработанной системы. Например, многие лингвисты, которые как ученые прошли гораздо меньший путь, чем физики, и поэтому, будучи увлечены своими достижениями, ещё не начали по-настоящему критический анализ собственных достижений.

Многие лингвисты убеждены, что, с точки зрения лингвистики как науки, можно доказать, что Тора состоит из пяти источников. Люди, которые идут в университет изучать лингвистику, в отличие от тех, кто идёт изучать физику, ещё не учат критику лингвистики – потому что в лингвистике ещё не успели соединить пять разных моделей, противоречащих друг другу. Лингвистика сейчас находится там, где физика находилась 150 лет назад. И поэтому лингвисты, только недавно открывшие свои методы, совершенно некритично и самозабвенно ими упиваются. Поэтому они говорят, что вот, пожалуйста, наша научная лингвистика доказала, что Тора скомпилирована из пяти источников, в которых разные стили, обращения, глаголы, прилагательные и концепции. И они готовы это доказать.

«Но, послушай, почему ты так уверен, что можешь это доказать?» – спросим мы такого лингвиста. «Ты просто не понимаешь. Лингвистика – это наука, она открыла, она показала» – ответит он. Лингвиста переубедить очень сложно, потому что он этого пути еще не прошёл. Правильный ответ лингвисту будет такой: «Твои концепции очень интересны, но они никогда не станут доказательствами – ни сегодня, ни завтра». Лингвист возразит: «Нам профессора так на лекции объяснили. А ты что, умнее профессоров?» Но в том-то и суть – я, конечно, не умнее этих профессоров в области лингвистики, но эти профессора, будучи профессорами относительно молодой науки, ещё не всегда умеют к ней критически отнестись. И поэтому они принимают за истину одну из текущих научных моделей. Не хочу обижать лингвистов, может у них уже и появилось реально критическое переосмысление своих теорий. Но не все, кто занимается лингвистикой, успели узнать, что изменилось в их же отрасли хотя бы за последние 10 лет.

Теперь, что касается самой теории «пяти источников» – её нужно целиком выкинуть. В этой теории, безусловно, есть вполне разумные и правильные концепции. И есть даже религиозные исследователи Торы, которые объясняют, почему в Торе различимы разные источники. Специально дается взгляд с одной и с другой стороны, и всю Тору по источникам раскладывают и поясняют, почему так нужно – и мы получаем более стереоскопическую картину. Но это уже следующий уровень.

Я же, когда мне кто-нибудь из лингвистов начинает объяснять, что всё доказано, всегда пользуюсь простым объяснением. Я предлагаю представить, что мы берем роман Толстого «Война и мир» и читаем его через 1000 лет. В нём мы сразу найдём три источника: один – война, другой – мир, а третий – написанный по-французски. Предположить, что это написал один русский писатель, будет невозможно. Зачем, если он пишет роман по-русски, он будет частично делать его на французском? Если бы еще там были отдельные слова или фразы – но там целые страницы по-французски! Из чего следует и совершенно очевидно, что у романа были разные авторы. А миф про Софью Андреевну, естественно, скрывает под собой позднейшего редактора.

Имеется в виду, что теория Мейгаузена, т.е. «теория различных исходных источников», означает, что был некий мифический персонаж под именем «редактор», который взял эти источники, соединил вместе, смешал их и запутал современного читателя. Этот «редактор», он же «компилятор», – важнейший персонаж библейской критики. Обычно им считают Ездру в эпоху плена, который специально переставил главы и все запутал, чтобы нам было труднее разобраться. Поэтому там, где библейская критика перестаёт работать, критики всегда говорят, что здесь «редактор» так запутал, что разобраться невозможно. Это – стандартный приём библейской критики.

Поэтому я хочу сделать следующий вывод: любое доказательство, даже якобы «научное», всегда является не доказательством, а моделью. Тем самым, тут быть не может противоречий с религиозной истиной, которая истина не потому, что её доказали, а потому, что мы ее сами выбрали. Это – вещи разного устройства, и если в математике и физике вопрос противоречий с наукой уже пройден, то в лингвистике ещё нет. И действительно, когда мы начинаем читать Тору и особенно ТаНаХ, то встречаем массу вещей, которые очень трудно объяснить и которые совершенно непонятны. В этих моментах есть противоречия и мы должны понять, как их согласовать, что очень непросто – возможно, мы даже не сможем это сделать.

Но наличие противоречий никоим образом не является причиной занятия другой позиции. Можно занять другую позицию по собственному выбору, но не потому, что есть противоречия и кто-то сказал, что не знает, как это согласовать. Когда-нибудь наука продвинется, наше понимание ТаНаХа и Торы тоже продвинется, и мы согласуем то, что сегодня не согласовано. Но сегодняшняя невозможность все согласовать не может являться причиной отказа от своего мировоззрения. И это та позиция, которую должны были бы занимать религиозные учёные в середине XΙX века среди математики и физики и которая сегодня не под силу лингвистам и другим ученым, не прошедшим этого пути.

2. Наука как заповедь, данная Богом человечеству.

Теперь, после того, как мы немного разобрались в противоречиях между наукой и религией и наличии разных типов познания и разных подходов к познанию, мы должны перейти к тому, что религия очень сильно отличается от науки и от искусства тем, что стремится (или, по крайней мере, должна стремиться) построить рамки, в которых наука и искусство обретут своё место.

Почему именно религия строит эти рамки, а не наука или искусство? Мне кажется, что причина в том, что религия претендует, прежде всего, на область нашего поведения и на наши ценностные ориентиры. Область ценностей – это область религиозная и явно не научная. Наука не претендует на ценностную оценку – наоборот, она претендует на оценку объективную, а, значит, обязательно не ценностную. Невозможно спросить о теории тяготения – это хорошо или плохо? Эта теория – объективная модель, а иначе это не будет наукой. Тем самым наука принципиально отказывается от ценностной оценки.

Претендует ли искусство на ценностную оценку – вопрос сложный, и ответ, к тому же, будет различаться для разных видов искусства. Но, по крайней мере, ценностная оценка в искусстве заведомо является вторичной. Как только искусство ставит ценностную оценку на первое место, оно становится идеологическим, реализаторским и безыскусственным. Искусство в таком «искусстве» теряется. Поэтому искусству тоже противопоказана слишком сильная ценностная оценка.

Зато религия по самой своей сути начинает с ценностной оценки. Она говорит: это хорошо и правильно, а это плохо и неправильно. Тем самым ценностная оценка является в религии просто центральным ядром. В религии есть не только это, но по крайней мере, ценностная оценка – в самом центральном месте. А поскольку в ней есть ценностная оценка и она касается нашего поведения и иерархии ценностей, то я бы сказал, что у этих трех областей – религии, искусства и науки – у каждой есть своя специфика и своя область, в которую другое не должно залезать, и своя оболочка, которая имеет связь с другими.

Кроме того, из этих трёх областей я считаю именно религию ответственной за создание такой целостной структуры, в которой поместились бы и искусство, и наука. И если религия такова, если она реально хочет быть такой, то она должна эту структуру действительно построить. Я бы сказал, что в области науки до последнего времени религия с этим справлялась очень плохо. Она уделяла этому совершенно недостаточно внимания, и совершенно не акцентировала свою роль как создателя подобной объединяющей структуры, которую совершенно не может сыграть наука.

О какой структуре мы говорим? В данном случае это ни в коем случае не влезание внутрь и не диктат над наукой, это – «метанаука». С поддержкой науки извне и, тем самым, постановкой науки на своё место, религия в последнее время не справлялась. Раньше, возможно, она с этим и неплохо справлялась, но в последнее время, когда потребность в этом чрезвычайно возросла, она с этим не справлялась. И поскольку религия с этим не справлялась – на первое место вышла философия.

Что такое философия? Философия – это попытка создания «нерелигиозной» религии. По сути дела, философия стремится дать ценностные ориентиры, отказываясь от религиозной основы. Существует и религиозная философия, но в данном случае имеется в виду философия в современном смысле. Не философия в смысле рефлексии на религиозные переживания, а философия в смысле философско-идеологической позиции.

Так вот, религия не справлялась с задачей быть центральной и объединяющей частью всех направлений и способов человеческого мировоззрения и мироощущения, хотя должна была бы справляться. Некоторые говорят, что религия и не ставила себе такую цель. Но если религия не ставила себе такую цель, то это очень плохо и означает, что она не исполняла свои обязанности.

На мой взгляд, из всех известных мне религиозных философов единственный, кто с этим в последнее время справлялся – это рав Соловейчик, один из крупнейших еврейских философов. Я рекомендую его книгу «Одинокий верующий человек», которая совершенно обязательна для прочтения каждым культурным человеком. В ней рав Соловейчик проводит анализ религиозного смысла науки в целом и человека как первого образца Сотворения, которого он анализирует, противопоставляя Адаму второму во втором рассказе о Сотворении.

Теперь мы перейдем к следующему вопросу, который можно сформулировать так: «Какова первая заповедь, которую Бог дал человеку?» Так вот, самая первая – это, конечно, заповедь «плодитесь и размножайтесь, наполняйте землю и властвуйте над нею». Именно слова о «власти человека над землёй» являются заповедью. Поэтому, когда вы будете писать заявку на научный грант, нужно писать так: «для исполнения заповеди «властвовать над землёй», данной Богом человечеству, прошу выдать деньги на мои научные исследования».

Иными словами, развитие науки вместе с развитием техники, цивилизации, производства и т.п. является элементом власти человека над землёй. Без науки эта власть невозможна – и речь не только о прикладной науке, но и о самой что ни на есть фундаментально-теоретической. Даже не только потому, что обычно теоретическая наука через некоторое время становится прикладной, но и потому, что сама теоретическая наука – это тоже интеллектуальная власть человека над миром. Понимание того, как мир устроен, даже само понимание – это тоже власть над миром. В этом смысле наука должна осознаваться как заповедь. Проблема с этим восприятием науки как заповеди возникает потому, может быть, что эта заповедь весьма специфична тем, что она дана не отдельному человеку, а всему человечеству.

Мы очень редко сталкиваемся с такими заповедями. Это поразительный пример заповеди, которая дана всему человечеству – так что ни на кого конкретно она вроде бы не ложится, а на всех вместе возложена обязанность ее исполнения.

Заповеди бывают разных уровней. Бывают заповеди индивидуальные, с ними всё понятно. Бывают заповеди общенациональные – например, завоевать страну Израиль и установить судебную систему. Но их мы тоже без особых проблем осознаём и частично даже включили в кодекс законов. А вот заповедь общечеловеческого уровня встречается редко. Эта заповедь замечательна тем, что показывает единство человеческого рода, показывает, что Бог обращается не только к еврейскому народу как к представителю человечества, но и ко всему человечеству как к единому целому. То, что Бог обращается к каждому человеку – это еще куда ни шло, но как современному человеку понять, что Он обращается ко всему человечеству в целом? Тут требуется совершенно другой уровень мышления.

Заповедь о «власти человека над землёй» вообще очень важная, но в прежние века мы её очень мало исследовали, поскольку были заняты своими внутренними проблемами (скорее даже индивидуальными, чем общенациональными). Даже общенациональные заповеди мы не очень-то исследовали, ну а общечеловеческие мы вообще почти не рассматривали. Тем самым осознание науки как заповеди важно не только для науки, но и для религии. Не только потому, что религия как бы «уточняет» науку, но потому, что и сама религия от этого продвигается. Т.е. религия, не предоставляющая науке соответствующего места и не понимающая её как заповедь, сама становится примитивнее и хуже. Интеллектуально продвинутый человек интуитивно чувствует в такой религии некоторый недостаток. Это интуитивное ощущение недостатка частично исправляется осознанием науки как заповеди и важно прежде всего для того, чтобы мы продвигались в понимании Торы.

3. Духовная ценность атеизма как разрушителя примитивной религии (и "освобождение площадки" для построения более продвинутой религиозной концепции).

И, наконец, замыкая круг рассуждений и возвращаясь к атеизму, с которого мы начали обсуждение, я хочу сказать, что атеизм имеет ценность из-за содержания в нем важнейших божественных искр и религиозных идей, которые человека продвигают. Замечу, что об этом есть отдельная подробная статья «Процессы развития иудаизма сегодня», где детально описано, как извлекаются эти искры. Но, возвращаясь к атеизму, надо обязательно сказать, что атеизм выполняет ещё и замечательную функцию «санитара леса». Рав Кук объясняет это так: атеизм высмеивает и уничтожает примитивную форму религиозности, расчищая тем самым место для построения более продвинутой формы религиозности.

Так происходит потому, что мы – религиозные люди – не стали бы сами уничтожать примитивные формы религиозности. Ну, верит мой сосед примитивно, так хотя бы Субботу соблюдает – и то хорошо, пусть хотя бы это будет. Мы сами не стали бы это искоренять, но приходит атеизм и подобное высмеивает и изничтожает. Но ведь вместе с этой примитивной верой атеизм выкидывает и Субботу, и кашрут, и всё прочее? А ничего страшного – потом всё восстановится. Потому что высшая задача не в том, чтобы каждый конкретный индивидуум соблюдал Субботу (что, конечно, очень важно и очень хорошо), а чтобы продвинулось все человечество.

И поскольку необходимо, чтобы все человечество продвигалось, иногда приходится разваливать ту религиозную систему, которая есть в данное историческое время. Но мы сами её разваливать никоим образом не должны, мы должны стремиться её сохранить! Потому что функция понимающих и верящих людей – сохранять. Разваливать они не должны, но обязаны при этом понимать, что исторический процесс развала примитивной религиозности, осуществляемый атеизмом – при том, что они должны бороться против этого процесса! – на самом деле исторически необходим.

Задачей религиозных людей в этом случае является не только попытка прямого противодействия атеизму, что тоже необходимо, но и развитие самой религии, чтобы она могла отвечать на запросы, подаваемые атеизмом. В определенном смысле атеизм повышает требовательность к религии. На некотором этапе он её разваливает, но, в конечном счёте, он ей неизбежно помогает. И поэтому атеизм имеет позитивный смысл. Атеизм – это конкурент, вызов, оппонент, без которого невозможно продвигаться и который просто заставляет нас это делать.

Ни в коем случае нельзя относиться к атеизму как к чему-то совершенно примитивному, как мы зачастую привыкли делать. Рав Кук говорит о том, что поскольку примитивная вера совершенно не отражает Божественности, то атеизм происходит из восстания человека против огрубления Бога. Т.е., выдавая за Божественность наши ограниченные представления о Божественности, мы производим некое огрубление Бога в сторону даже, в каком-то смысле, идолопоклонства. И атеизм есть восстание души против огрубления Бога. В этом смысле, говорит рав Кук, настоящие атеисты получают из своего атеизма такой же высокий уровень духовности, который религиозный человек может получить из религии. Это происходит именно потому, что душа атеиста питается тем же религиозным компонентом, что и религиозность верующего человека.

Только не следует, конечно, думать, что нужно становиться атеистом – просто не надо атеизм смешивать с грязью и пренебрегать им. Конечно, у серой массы атеизм примитивен, но у массы и религия большей частью тоже довольно примитивна. А вот атеизму высокого уровня вполне есть о чём поговорить с высокого уровня религиозностью.

4. Каузативная (научная) и телеологическая (религиозная) модели действительности, их взаимодополняемость (а не противопоставление).

Продолжая тему о противопоставлении научной и религиозной концепций, нужно сказать, что научная концепция мира целиком каузативная, то есть причинностная. Наука занимается только причинами и никогда не занимается целями – то есть наука отвечает на вопрос «почему это произошло?», но никогда не даёт ответ на вопрос «зачем это произошло?» Постановка вопроса «зачем?» является попросту ненаучной.

Это проявилось в науке не сразу. В более «древних» научных представлениях наблюдалось одушевление – приписывание объектам цели действий. Понятие «одушевление» в том и состоит, что в действиях объекта полагается цель. Затем это одушевление стало уступать каузативному, т.е. причинностному подходу, потому что причинностный подход гораздо лучше, чем телеологический (т.е. целевой), предсказывал реальное поведение объектов. Причинностный подход тем самым продвинулся как научная модель и стал гораздо более продуктивен. И поэтому постепенно наука стала откатываться от телеологического к каузативному.

Я думаю, что вершиной в попытках распространить каузативность на человека является Фрейд. Фрейд объяснял поведение человека исключительно причинами: человек ведёт себя так потому, что в детстве пережил то-то и то-то и хочет вытеснить прошлое. Т.е. вся психология Фрейда – каузативна, причинностна. В этом смысле психология Франкла конца XX века противоположна Фрейду, потому что Франкл объяснял человека целевыми установками – тем, что человек постоянно ищет смысл. (Обязательно прочитайте книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла».)

Психология Франкла была отвоёвыванием хотя бы человека из каузативной области в телеологическую. Ведь концепция Фрейда фактически является дегуманизацией человека, потому что одушевлённое действует телеологически, а не каузативно – т.е. ради цели, а не по причинам. В области человека у Фрейда был явный перебор. Но в области физики, химии и биологии каузативный подход к действительности, развитый естественными науками, далеко, конечно, опередил начальный теологический подход и дал потрясающие результаты.

По сути дела, вся наука построена каузативно и объясняет только причины, но нам совершенно ясно, что только причинами объяснить мир целиком нельзя. Иными словами, нам совершенно ясно, что в мире есть и телеологический компонент. Этот компонент мы элементарно наблюдаем в нашей реальной жизни.

Пример – едет машина. Вопрос: почему она едет? Первое объяснение – машина едет потому, что водитель нажимает на педаль газа, топливо поступает в двигатель, двигатель вращается, передает крутящий момент на колёса, они отталкиваются от земли и машина едет. Это, конечно, правильное объяснение. Но есть и другое объяснение – машина едет, потому что водитель хочет куда-то приехать. И это второе объяснение никак нельзя скидывать со счетов, потому что как только мы его отбросим, мы в жизни ничего не поймём. В нашем небольшом пространстве, которое мы реально наблюдаем и в котором мы живем, присутствует и каузативный, т.е. причинностный, и телеологический, т.е. целевой, аспекты. И далее вопрос в следующем: какой из этих двух аспектов мы хотим распространить на всё мироздание в целом?

Всё мироздание устроено в целом каузативно или в целом телеологически? В этом и заключается разница между материалистическим и религиозным подходом. Суть материалистического подхода в следующем: мы наблюдаем вокруг нас каузативный аспект – это аспект, свойственный неодушевлённым предметам. Физика и химия дали прекрасные результаты при этом каузативном подходе, перенеся его на мироздание в целом.

Религиозный подход говорит: мы в нашем мире наблюдаем телеологический аспект, когда человек стремится к цели. Самый высший уровень, который мы наблюдаем, это именно телеологический уровень, а не каузативный, хотя каузативного больше по количеству. Но чем выше, тем поведение более телеологическое. Человек ведёт себя телеологически – ради цели. Религиозный человек говорит, если бы весь мир был каузативным, то телеологии не было бы откуда появиться, и поэтому мы переносим телеологический аспект на мироздание в целом. Это – логика религиозного человека.

Этот спор, к несчастью, не может быть решён объективно. Перенос на мироздание телеологического или каузативного аспекта и есть главное расхождение между человеком религиозным и нерелигиозным. Иными словами, человек религиозен в той степени, в какой он хочет увидеть в мире смысл. Ощущение осмысленности мироздания – это самое главное религиозное чувство. Слова «вера в Бога» – это вещь очень относительная и зависящая от тех представлений о Боге, которые у религиозного человека есть. Человеку достались некоторые сведения о Боге, и если он с ними не согласен, то он скажет «я не верующий». Но ожидание от мира смысла, жажда найти этот смысл, поиск этого смысла в мироздании в целом – это и есть самое главное центральное религиозное чувство в человеке.

Совершенно ясно, что каузативность и телеологичность – дополнительны. Понятно, что ни одна из этих вещей, если подавит другую, не будет объяснять нам мир в достаточной степени. Поэтому здесь дело не в противоречиях, а просто в принципиально разном подходе. И в этом смысле для познания необходима комплементарность религиозного и научного подходов.

5. Могут ли (или даже "должны ли") быть противоречия в нашей модели действительности: противоположность подходов науки и искусства.

Давайте ещё раз, но с другой стороны посмотрим на то, что нам делать с противоречиями. Действительно, в религиозной области имеются вещи, которые трудно согласовать – религию трудно согласовать с наукой и еще множество противоречий. Как с ними поступать?

На самом деле, если мы рассмотрим те способы познания мира, которые у нас есть, кроме чисто, так сказать, рецепторных (слышим, видим), – наши познания следующего уровня, то мы увидим, что наука и искусство друг другу не просто противоречат, а имеют совершенно разные модели развития. В науке ценится вещь, которая логична и противоречий не содержит. Если в теории есть противоречия, то в науке это сильный минус для этой теории, и её нужно перерабатывать. В искусстве совершенно наоборот: если произведение искусства не содержит в себе противоречий, то оно, как произведение, совершенно не интересно – то есть неинтересное художественное произведение ничего нам о мире не говорит. Нам по-настоящему ценны только те произведения искусства, которые содержат в себе противоречия. И чем более сильные противоречия они в себе содержат, тем больше мы их ценим как произведения искусства и тем выше они по уровню.

Происходит это, по-видимому, потому, что наука и искусство призваны объяснить, показать или проявить нам разные стороны действительности. Есть сторона действительности, которая стремится к логичности и не-противоречивости, а есть сторона действительности, которая наоборот – вся построена на сложности и противоречивости. И, видимо, наука стремится захватить одну часть, а искусство стремится захватить другую часть действительности и показать нам её. В этом смысле религия – это третий способ познания мира. Наука строит модели, которые проверяются в эксперименте, а искусство пытается захватить какую-то эмоциональную часть – это очень важно, потому что противоречия имеют большую энергетическую и эмоциональную силу. Религия же, по-видимому, – это познание мира путём выбора. Она познаёт мир не тем, что строит математическую концепцию, и не тем, что она эмоционально сильна (хотя и то и другое в ней присутствует), а, прежде всего тем, что религия говорит о правильном выборе. То есть её область – этика, а не эстетика и не логика. Это три совершенно разные вещи.

6. Три вида (над-рецепторного) познания мира: наука, искусство, религия.

Есть область эстетического – ею занимается искусство. Есть область логического – ею занимается наука. А есть область этического – ею занимается религия. Эти три области имеют совершенно разный и специфический характер. Поэтому то, что одна область не похожа на другую – это совершенно нормально.

Но у них в характере есть и что-то общее. В религии есть эмоции и эстетика, но свести её к эмоции, конечно же, никак нельзя. В религии есть система законов, которая не должна противоречить законодательной системе, но совершенно нельзя сводить религию к законодательной системе. В произведении искусства должна быть логика, потому что если логики в нём нет совсем, то оно тоже не сработает. И в этом искусство как бы логично, хотя никак нельзя свести искусство к какому-либо виду логики. А наука в какой-то степени должна быть эстетична, и эстетика научной теории – тоже важный фактор.

В каждой из трёх областей есть собственное ядро, при том, что есть ощутимое присутствие всех остальных – но систему из этого составить невозможно. Эти три области – разные. Понимание того, что эти три области различны, очень хорошо проявляется на уровне искусства и науки. Когда мы это осознаём, тогда мы меньше предъявляем необоснованных претензий к тому, что религия не такая как наука и не такая как искусство. Ошибкой является и то и другое – и сведение религии к науке, и сведение религии к искусству.

С этой точки зрения понятно, почему мы так обожаем парадоксы – потому что парадокс позволяет нам преодолеть логику. Более того, почему мы любим смех? Что такое вообще смех? Смех – это чувство преодоления предназначенности, логичности, заданности. Смешное – это ситуация, когда ожидалось одно, а неожиданно произошло другое, что показало более высокий уровень гармонии, чем ожидалось. Определение понятия «смешно» – это радостное преодоление логичности. Оно радостное, потому что на самом деле человек понимает, что мир не устроен логически. Когда вы преодолеваете логичность, у вас появляется чувство радости.

7. Религиозное восприятия концепции эволюции; религиозная ценность этой концепции как проявляющей "единство мироздания".

Рассмотрим соотношение иудаизма с теорией эволюции Дарвина, последствия их столкновения и их взаимоотношение на сегодняшний день. Но прежде следует определить, что такое теория эволюции и на чем она базируется.

Сегодня мы наблюдаем гигантское количество живых существ множества видов. Уже достаточно давно в земле находили останки разных несуществующих сегодня животных и стали строить вполне явные схемы происхождения некоторых существ от каких-то общих предков. Т.е. постепенно возникла некая структура, дающая в какой-то степени общую картину. Стала выстраиваться картина происхождения живого мира от какого-то единого начала, стали постепенно заполняться пустоты в этой конструкции и выявились еще и другие факты, которые вроде бы подтверждают эту картину. Например, то, что утробное развитие плода как бы повторяет намного более общую схему развития целых групп организмов. Т.е. эта картина явно нас подталкивает к мысли, что такая схема развития реально имела место, что были какие-то начальные животные или растения, которые потом превращались в другие виды и постепенно привели к нынешнему разнообразию живых существ.

Эта картина поражает воображение человека, и большинство людей сразу её принимает, потому что такое представление о живом очень красиво. Эта схема построена на основе анализа тех останков, которые находят в земле. Но почему происходит такое развитие? Для ответа на этот вопрос Дарвин выдвинул вторую базовую идею своей теории. Первая его идея состояла в том, что есть развитие (но это ещё и до Дарвина говорили), а заслуга Дарвина в том, что он предложил механизм этого. Этот дарвиновский механизм называется «роль накопления маленьких изменений в процессе отбора наиболее подходящих жизнеспособных существ». Случайные маленькие изменения накапливаются – и вот появляются большие полезные изменения. Такая картина развития живого мира путем накопления маленьких изменений составляют основу теории эволюции Дарвина.

Очень многим эта картина понравилась, но религия, в основном, выступила против этой концепции, посчитав, что она не совпадает с описанием создания мира в Торе. Более того, не только религия выступила против Дарвина, но и люди, которые придерживались дарвиновской концепции, тоже посчитали себя идущими против религии, так как это, якобы, религию опровергает.

Одним из очень немногих людей, кто в те времена выступил за концепцию Дарвина, был рав Кук – создатель философии религиозного сионизма. Рав Кук заявил, что теория Дарвина наиболее близка к иудаизму, совершенно правильно описывает мир, и ни малейшего противоречия с религией у теории эволюции нет – наоборот, она наиболее точно соответствует каббале, которая описывает, что Бог строил миры, затем их разрушал, а из их обломков создавал другие миры – и что так мир и должен был развиваться.

Далее рав Кук также объяснил, почему эта теория пользуется таким большим признанием. Причина, по его мнению, в том, что концепция дарвиновской эволюции даёт человеку ощущение единства мироздания. Она даёт ему возможность прочувствовать, что весь живой мир един в своем истоке, что всё мироздание – это единый комплекс. А человек по самой своей природе жаждет увидеть единство в мироздании. И как только появляется концепция, которая позволяет соединить разные явления в нечто единое, то люди принимают такую концепцию с восторгом – часто не очень даже думая о полноте ее доказанности. Восторг по этому поводу является проявлением сильнейшей монотеистической жажды, присущей человеку, в стремлении увидеть единство мироздания.

Рассмотрим простейшие примеры. Например – физика Ньютона. Почему физика Ньютона была принята с таким восторгом? Были три явления, которые казались никак не связанными друг с другом. Все знали, что предметы падают на землю, что Земля обращается вокруг Солнца и что бывают приливы и отливы – но их никто между собой не связывал. Теория тяготения Ньютона объяснила их на основе одного принципа – тела падают потому, что Земля их притягивает, Земля обращается вокруг Солнца потому, что Солнце притягивает Землю, а приливы и отливы возникают потому, что Луна притягивает мировой океан. Иными словами, три совершенно вроде бы друг с другом не связанные вещи вдруг оказались тремя разными проявлениями одного и того же принципа. Подобное вызывает у людей восхищение.

Или возьмем периодическую таблицу. Задолго до Менделеева были известны разные химические элементы. Одни из них вели себя так, другие иначе – в чем-то похоже, а в чем-то совершенно различно. И все знали, что разные металлы имеют общие свойства и разные неметаллы тоже. Но, когда Менделеев создал систему, все пришли в восторг – потому что когда разнородные явления объединяются в единую структуру, это доставляет человеку какое-то очень тонкое и глубокое удовольствие. Поэтому и физики всё время ищут «общую теорию поля» – объединяющую четыре вида взаимодействий (сильное, слабое, электромагнитное и гравитационное). Почему они хотят найти единую теорию поля? Чем им плохо, если одно поле описывается такой теорией, а другое – другой? Но нет, они жаждут, чтобы было единство – некий инстинкт подталкивает их к поискам единой теории.

Концепция Дарвина позволяет человеку в какой-то мере удовлетворить острую монотеистическую жажду единства мира. При том, что сама механика этого перехода (совершенствование путем накоплений маленьких изменений) – причинностно-естественный отбор Дарвина – не выдерживает даже элементарной научной критики. Этот механизм ничего не может объяснить.

Простейший пример – если есть большие крылья, то можно летать и это удобно, но если крыльев вообще нет, то можно бегать, и это тоже удобно, а вот если есть маленькие крылья, то они и не дают возможность летать и бегать мешают. Тем самым существа с маленькими крыльями вовсе не должны были отбираться в процессе естественного отбора, а наоборот, должны были вымирать из-за меньшей приспособленности. Небольшое крыло хуже, чем отсутствие крыла вообще. С этой точки зрения крыло не могло появиться в результате естественного отбора, потому что накоплением маленьких изменений полноценного крыла не отрастишь.

Классический пример – глаз. Глаз – отличный прибор, когда в нём есть все части, а когда в нём только половина частей, то он ничего не видит и совершенно не нужен. Поэтому глаз не мог возникнуть в результате эволюции путем накопления мелких изменений – ведь эти никому не нужные изменения попросту не накапливались бы. Иными словами концепция Дарвина о совершенствовании маленькими шажками не соответствует фактам, экспериментам и расчетам.

И что с этим делать? С одной стороны, концепция эволюции явно великая, человеку очень близкая и даже каббале соответствует, – но при этом объяснения Дарвина никак не проходят. На этом фоне в последнее время появляется много недарвиновских концепций эволюции, которые говорят, что эволюция была, но не путём накопления маленьких изменений, а путём резких перестроек всей системы.

В последнее время в естествознании и в математике накопилось много вещей, которые раньше совершенно не изучали. Например, хаотическое движение. Что такое хаос? Например, если я кидаю камень, то он разовьёт скорость и пролетит определённое расстояние, а если я кину его чуть сильнее, то он и упадёт чуть дальше. Зависимость расстояния, которое камень пролетит, от силы броска, – гладкая, дифференцируемая, – т.е. чем сильнее кину, тем дальше камень пролетит. А если взять надувной шарик и, не завязав, отпустить его, то он будет двигаться хаотически – в разные стороны и непредсказуемо. Такие процессы называются хаотическими.

Хаотические процессы не дифференцируемы и их нельзя рассчитать на основе прежней математики. Ньютоновская математика и дифференциальное исчисление не подходят для них потому, что хаотический процесс идёт совершенно иначе – от маленьких изменений результат изменяется кардинально. Поэтому, например, долговременный прогноз погоды невозможен в принципе.

Если теперь мы вспомним, что с точки зрения квантовой механики элементарные частицы не детерминированы и их поведение случайно-вероятностное, то мы тут же получаем непредсказуемый недетерминированный мир. На микроуровне – недетерминированные элементарные частицы, на макроуровне – недетерминированные хаотические процессы. И малейшие изменения начальных условий приводят к совершенно другому результату хаотического процесса.

Математика, которая изучала бы хаотические процессы, сейчас только начинает создаваться. Но появились и совершенно иные теории. Например, теория самоорганизации сложных систем, в которой есть представление о том, что сложная система самоорганизуется не путём накопления мелких изменений, а кардинально, сразу, рывками – по самым разным причинам. Или широко известная, но разрабатываемая на новом уровне теория катастроф. Например, говорит эта теория, динозавры были такими существами, что при них млекопитающие не могли эволюционировать. Динозавры полностью господствовали и не было никакой естественной вероятности, что они позволят развиться новому виду. Но вдруг что-то произошло, и они все очень быстро вымерли. Т.е. в течение естественного хода событий человек никак не должен был появиться, но, тем не менее, появился. Иными словами, теория катастроф утверждает, что в результате резких изменений динозавры вымерли и млекопитающим открылась дорога.

Всё это приводит к выводу, что вероятность эволюционного процесса, который привёл к появлению человека, ничтожно мала. Накопление подобных и других возражений и нестыковок постепенно приводит к возникновению недарвиновских теорий эволюции. Таким образом, на сегодняшний день состояние дел таково – с одной стороны, есть теория эволюции, которая даёт замечательное чувство единства мироздания, а с другой стороны – в современной науке нет никакого механизма её обоснования.

И как же ко всему этому должна относиться религия? Вопрос остается открытым, потому что существует масса разных подходов. Прежде всего, конечно, ни в коем случае не нужно с теорией эволюции бороться. Те, кто это делает, находятся на интеллектуальном уровне позапрошлого века. Эта борьба давно закончилась. Наука давно уже ничего не доказывает и давно уже сама пребывает в сомнениях. Теория эволюции Дарвина, которая, казалось бы, была «доказана» еще в середине XIX века, сегодня, в XXI веке, больше ставит вопросов, чем предъявляет доказательств. Поэтому, прежде всего, не надо с теорией эволюции бороться, а нужно пытаться понять, что мы от неё можем получить.

Можем получить из неё чувство единства мироздания – и это очень хорошо. Хочу сказать, что я, как человек религиозный, безусловно верю в теорию эволюции. Я не буду утверждать, что она доказана. Теория эволюции не доказана, но я – религиозный человек – в неё верю. При этом я, безусловно, креационист, т.е. я твердо верю в сотворение мира – но я одновременно и креационист, и эволюционист. Ведь трудно представить, чтобы Бог делал каждую вещь отдельно – Он, конечно, запустил программу, которая приводит к нужным результатам. Мои эстетические представления не позволяют мне считать иначе, чем то, что Бог, творя мир, запускает программу – как некую пружину в мироздание закладывает – которая называется «эволюция». Как эта программа действует, я пока ещё точно не знаю, но верю, что она есть. Для меня дико думать, что Бог, вместо того, чтобы запустить подобную программу, делал всё сам. Если я программист, и мне нужно создать тысячи объектов, – то неужели же я буду каждый объект отдельно писать? Я, естественно, запущу алгоритм, который эти объекты построит.

Т.е. именно религиозные представления приводят меня к убеждению, что теория эволюции верна, – хотя как учёный я понимаю, что она не доказана. Моя научная «составляющая» теорию эволюции не принимает, а моя религиозная «составляющая» принимает ее безусловно. Понятно, что я принимаю не конкретно теорию эволюции Дарвина, а общую теорию эволюции, конкретный механизм которой, конечно, не дарвиновский, хотя именно Дарвин проложил дорогу к этим важным научным результатам. Иными словами, я не только не вижу в теории эволюции противоречия между религией и наукой, а наоборот, – я вижу ее как серьезнейший довод на пути устранения мнимых противоречий между религией и наукой.

Все вышерассмотренное – это простейшие примеры религиозного постатеизма. Нужно выводить себя из старых рамок типа «за кого ты – за физиков или за лириков?» или «за религию или науку?» Наука, мол, все доказала, а религия сказки придумывает и нам рассказывает – ничего подобного, ничего наука не доказала, наука занимается только построением моделей. Эти модели могут быть очень интересными, на них обязательно нужно учиться и нужно добросовестно их обдумывать. Но и в религиозной области мы, благодаря науке, тоже повышаем свой уровень. Научные разработки позволяют нам иначе и глубже понимать мироздание – и это очень важно. Все эти процессы большей частью параллельны, а вовсе не противоположны. От религиозного учёного обычно ожидается, что он как учёный – за теорию эволюции, а как религиозный человек – за сотворение мира. А в реальности все наоборот – я верю в эволюцию именно как религиозный человек, а вот как учёный я пока еще не могу эту теорию признать как не имеющую удовлетворительного научного объяснения.

8. Цель – динамическое развитие религии и веры вместе с развитием науки и культуры.

Здесь возникает закономерный вопрос – не является ли всё это просто проекцией современных концепций на религию? Если я как религиозный человек верю в теорию эволюции (как я объяснял, в некотором смысле из эстетических соображений), то, возможно, только потому, что я родился в «программистское» время и знаю что такое программирование? А живи я 500 лет назад и не зная, что такое программирование – может быть, и не воспринял бы такие идеи?

Это действительно очень важный и серьёзный вопрос. Он такой гигантский, что должен стать темой отдельной лекции. Но на одной ноге ситуация выглядит так. Когда Тора говорит о том, что человек создан «по образу и подобию Бога», то это – фундаментальнейший принцип монотеизма. Т.е. устройство человека подобно некой структуре Божественности. Надо сказать, что если бы в Торе этих слов не было бы, то ни один религиозный человек не решился бы сказать такого святотатственного утверждения, что человек создан по образу и подобию Бога – Великого, Всемогущего, Абсолютного и Трансцендентного. Эта фраза, если вдуматься, совершенно поразительная. Но, тем не менее, она сказана и, более того, она – основа монотеизма! Потому что единственный способ познания Бога – это через самих себя. Мы заглядываем в себя, призываем на помощь свою собственную интуицию и таким образом ведём с Богом диалог. Что-то понимаем, что-то нет, но это – единственный способ продвижения. В этом смысле Тора легитимизирует для нас такой подход.

Например, рассмотрит пример, когда Бог говорит Аврааму, что Содом и Гоморра – города грешные и будут уничтожены. Авраам заявляет протест – где же, Господи, Твоя справедливость и Твое милосердие? Спрашивается, кто Авраам вообще такой? Чего он выступает? Бог ему сказал, а Бог всегда справедлив – значит, всё правильно. И, тем не менее, Авраам возражает. А на основании чего Авраам возражает Божественному однозначно сказанному слову? Ответ – только на основании собственной религиозной интуиции.

Наше знание о Боге, пришедшее по традиции, является очень важным и является неотъемлемой частью святости. Но наше интуитивное знание о Боге – тоже часть святости и тоже божественно. Этот постоянный диалог между трансцендентным (пришедшим по традиции) и имманентным (что мы сами в жизни чувствуем) является стержнем развития религии. Т.е. развитие религии – это не просто внешний процесс, когда люди сами решают что-то изменить. Такая религия сразу перестала бы быть Божественным откровением. Единственно правильное развитие религии возможно только в диалоге между её трансцендентной и имманентной компонентами. Ни одна из них не должна отменять другую, они должны находиться в диалоге, в желании помочь реализовать друг друга.

Поэтому, когда Авраам ведёт спор с Богом, то не заявляет, что «раз Ты хочешь поступить неправильно, то с этого момента я в Бога не верю». И Авраам также не заявляет, что «если Ты сказал, то я тебя беспрекословно слушаюсь». Он говорит: «Ты сказал одно, но я чувствую другое». А как это согласовать? И Авраам обращается к Богу с претензией, просьбой, даже требованием – можно сказать, согласования – и Бог на это отвечает. Бог не говорит, что Авраам обнаглел, споря с Его решением. Бог говорит: «ты не согласен – хорошо, давай подумаем». Но Бог не отменяет своё решение просто так. Нет, Бог говорит, что есть вот такие вещи, можно сделать так-то, можно пойти таким путем, а можно вот под таким углом рассмотреть. И в этом диалоге Бог и Авраам постепенно приходят к некоторому согласию, и в результате Авраам начинает лучше понимать ситуацию, а Бог иначе реализует Свое решение (именно потому, что Авраам лучше понял ситуацию).

Ведь то или иное Божественное действие определяется не только «объективными» данными, но и нашим пониманием ситуации. Как только мы начинаем понимать ситуацию по-другому, изменяются и объективные данные, потому что наше понимание ситуации – тоже часть объективной ситуации. Мы поняли ситуацию иначе – и Бог действует по-другому. В этом, кстати, смысл молитвы – в том, чтобы мы иначе поняли ситуацию, по-другому её прочувствовали – и именно это изменяет Божественное решение. Не потому, что Бог сначала не хотел, но потом Его уговорили, и Он согласился. А потому, что когда мы что-то поняли или иначе стали воспринимать, то тогда Богу уже не надо делать то, что Он планировал. В этом, вообще, наше влияние через молитвы на Божественное управление миром.

Бог управляет миром с целью нас к чему-то привести, вразумить и возвысить. И когда мы сами прилагаем искренние усилия в этом направлении, то Его реакция тоже изменяется. Поэтому вся жизнь – это диалог человека с Богом, а религия – результат этого диалога. Поэтому, с одной стороны, ничего не отменяется и то, что было сказано Богом, остаётся навсегда, – но, с другой стороны, всё развивается, потому что диалог продолжается. И в этом развитии мы очень часто начинаем по-другому смотреть на многие вещи. Когда мы с помощью науки и культуры в процессе развития цивилизации стали многое воспринимать по-новому, то увидели новые аспекты в Торе не потому, что их там не было, а потому, что мы их не осознавали и не понимали, что это может означать. Глядя на привычные вещи новыми глазами мы, безусловно, продвигаемся – таким образом развитие науки и культуры приводит к прогрессу религии.

Каббала, например, давным-давно говорила о том, что мир развивается. И общая картина каббалы – это именно эволюционная картина. Но, конечно же, никто раньше не воспринимал эту картину в таком прямом смысле как эволюционную схему развития органического и неорганического мира, потому что дорога эта не была проложена. Смотреть на сотворение мира эволюционным образом – это более высокий уровень понимания Божественного управления миром, чем смотреть на мир механическим образом.

Бог, конечно, может каким угодно способом мир создать, это очевидно, но ведь Бог создал мир не просто потому, что Он может это сделать, а потому, что Он хочет человека куда-то привести. Единство мироздания – это важнейший религиозный принцип, и когда это понимание проявляется не только на декларативном уровне и не только на уровне общей веры, но и на уровне того, что мы это видим в реальном мире в рамках теории эволюции, то наше осознание единства чрезвычайно повышается. Иными словами, и об этом говорит рав Кук, – развитие культуры приводит нас к более лучшему пониманию Божественности потому, что мы смотрим на Бога из самих себя. Когда мы продвигаемся сами, то и Бога мы понимаем лучше.

В этом смысле вера – это не статика, а динамический процесс. Это совсем не то, что «вот я поверил – и точка». Наоборот, рав Кук говорит, что поскольку Божественность по самой своей сути бесконечна, а любая человеческая идея всегда конечна и ограничена, то все человеческие законченные и сформулированные концепции Бога всегда неправильны. И что же делать? Прежде всего, нужно сомневаться в любых своих религиозных установках. Рав Кук говорит, что сомнению нас научил атеизм, и мы всегда должны стремиться к развитию наших религиозных установок на основе восприятия современной нам культуры, которая является таким же Божественным аспектом жизни, как и любая другая часть человеческой деятельности. Само собой, что везде есть и много отрицательного, и развитие совсем не идёт гладко. Но, в целом, осознание вектора развития – это правильная концепция. И поэтому наша цель вовсе не сохранять, а развивать. Не считать, что наши предки верили сильнее и лучше, а мы верим меньше и хуже. Ничего подобного. Наша цель – динамическое развитие религии и веры вместе с развитием науки и культуры.

Теперь становятся понятнее объяснения рава Кука, что отход людей от религии связан с тем, что люди стали запрашивать более высокий уровень духовности, а религия, по привычке, выдавала им прежний уровень. В связи с развитием культуры и науки люди стали требовать ясных концепций, которые показывают единство, в которых частности следуют из общего. Которые, исходя из принципов и целей, объяснят, почему мы так делаем и почему должны так делать. А религия продолжала говорить с ними по-старому: «делай и всё». Такую религию люди уже не в состоянии понимать и принимать. То же самое в понимании Бога. Поскольку люди требовали более высокого уровня понимания Божественности, а религия им выдавала уровень более низкий, то многие люди стали вообще отрицать Божественность.

Иными словами, с точки зрения рава Кука, развитие атеизма и отход от религии в начале XX века обусловлены не падением духовного уровня человечества, а наоборот – повышением этого уровня, на который религия не смогла должным образом ответить. Но это никоим образом не означает, что и в будущем она не сможет ответить – сможет, но для того, чтобы отвечать на запросы общества, религия должна развиваться, и в этом её главнейшая обязанность.

В этом плане рав Кук говорит, что атеизм – помощник развития религии, а вовсе не её противник. Атеизм поставил острые вопросы, которые раньше не ставились, и для ответа на эти вопросы религия просто вынуждена была развиться. Поэтому на атеизм, социализм, фрейдизм и т.п. – на все эти «измы», которые уводят людей из религии – надо смотреть в историческом плане не как на врагов, а как на союзников во время большого перехода. Вместо того чтобы бороться с этими явлениями, нужно понять, что в каждом из них есть Божественная искра, есть нечто очень важное и очень истинное, что и привлекает людей, а в религии в данный момент это недоразвито.

Говоря, что не нужно с «измами» бороться, я вовсе не имею в виду, что не надо бороться с ними на практическом уровне. Со всеми отрицательными вещами в жизни обязательно нужно бороться практически – например, с проявлениями коммунизма, который делал ужасные вещи, и с множеством других вещей. Но с идеологией нужно бороться не «в лоб». Чтобы правильно побороть идеологию, её нужно не отрицать, а понять, что в ней есть позитивного и что людей туда влечет.

Например, атеист говорит мне, религиозному человеку, что он не верит в Бога. Хотя я с ним и не согласен, но я не буду бороться с его концепцией прямо и примитивно. Я не буду говорить: «а вот я верю, и я верю по-настоящему...» и т.п. Вместо этого нужно понять, что привлекает людей в этой идеологии? Почему неглупые и хорошие еврейские головы ушли в атеизм со всей страстью сердца? Потому что, говорит рав Кук, внутри этой идеологии, несмотря на наличие скорлупы, т.е. всяких отрицательных сил, есть некоторая искра – положительная Божественная сила. Скорлупа паразитирует на энергии искры и тянет еврейские души к себе, завлекая их той искрой, на которой она же и паразитирует. Поэтому, чтобы победить эту идеологию, нужно не кричать, что она плохая, а разобраться, где в ней Божественная искра, как эта искра должна быть представлена в иудаизме, почему она не была представлена раньше, что нам нужно развить в иудаизме и в самом себе, чтобы эта искра высвободилась и засияла? И когда мы со всем этим разберемся, то народ вернётся к нам обратно. Не в этом поколении – пусть через несколько поколений, но люди такого же типа не уйдут от нас, а придут к нам, если мы специально разовьём в себе те компоненты, которые сейчас недоразвиты. Поэтому бороться с атеистами-евреями нужно тактически, а не стратегически. Нельзя объявлять их исчадиями ада, главным врагом человечества и т.п. – а тактически пытаться уменьшить вред, который они наносят и стратегически думать, как нам развить себя, чтобы этот идеал воплотить в себе.

Иными словами, борьба, построенная просто на отрицании, иногда нужна обязательно – например, с нацизмом, т.е. с нееврейским врагом, который пытается нас уничтожить. Но когда враг свой – еврейский – то мы должны одной рукой его удерживать, а другой пытаться вытащить из него самое для него ценное. Это называется «религиозный постатеизм» – когда я, не соглашаясь с атеизмом, пытаюсь у него научиться тому, что в нём есть религиозно правильного и этим развить и повысить свою религиозность.

Поэтому самое главное, если мы действительно верим в Бога, – необходимость понимать, что Бог продолжает с человечеством диалог и, следовательно, Бог говорит всё время что-то новое. Потому что если Он ничего нового не говорит, то что же это за диалог? А если Бог всё время говорит что-то новое, то это новое нужно воспринимать, переваривать и в религиозном плане реализовывать. При этом ничего из «старого» не отменяется, потому что все сказанное Богом – и ранее, и позже – всегда остается истинным. Божественное слово не может стать неправильным, но со временем обязательно должно дополняться теми аспектами, которые раньше мы просто не могли понять.

Поэтому мы должны одновременно и сохранять всё полностью, и всё это развивать и продвигать. Такое мировоззрение называется «ортодоксальным модернизмом». С точки зрения рава Кука, если человек действительно верит в Бога, то он религиозно просто обязан быть модернистом. Если же он не модернист, то он не верит в живого Бога, и Бог для него находится в недоступном прошлом, а не в настоящей жизни.

Заключение

В заключение я хочу еще раз напомнить, что религия и наука представляют собой разные типы познания окружающего мира, причем это познание не исчерпывается только религией или только наукой. Есть, например, искусство – еще один вид познания. И хотя наука и искусство совершенно противоположны в методах и формах, но мы понимаем, что искусство – это, безусловно, тоже определённый способ познания мира. Не в смысле построения каких-то конкретных моделей – а в смысле определенного развития, специфического продвижения, которое только оно и может дать. Все мы понимаем, что если человек прекрасно знает теорию относительности и квантовую механику, но не воспринимает искусство, то он плоский и чёрно-белый.

Т.е. наше познание мира никак в одну только науку не вмещается. Поэтому то, что религия иная, чем наука, – это совершенно нормально и так и должно быть. И искусство иное, чем наука. В каком-то смысле наука, искусство и религия – это три области, каждая из которых отвечает за свою область познания мира. Наука задаёт вопрос «почему?», но никогда не задаёт вопрос «зачем?», и с точки зрения науки мир бессмысленен. Наука в принципе не ставит такой проблемы. Слово «смысл» полностью изгнано из математики, физики, химии и любой другой науки. Наука, если ее абсолютизировать, сделает мир совершенно бессмысленным. Она сможет сказать, почему происходят те или иные процессы, но даже не задаст вопрос, а зачем они происходят?

Но человек – это существо, стремящееся к смыслу. Сама суть человека как человека, а не машины, в том, что он не может действовать, если не видит в этом смысла. Это ему просто физически мешает. Когда человек делает бессмысленные действия – это ужасная нагрузка на психику, давно известный способ пытки. Потому что человек по самой своей сути, с самого своего рождения жаждет найти смысл во всем. Поэтому наука, сколь бы она не развивалась, никогда не сможет полноценно ответить человеку. Область, которая занимается смыслом – это религия. Все споры и разные подходы внутри религии – это всегда споры относительно смысла. Вопрос религии – «зачем?» Религия не ставит вопрос «почему?» Религия направлена на анализ мира, и это целевая установка, а установка науки – на познание мира, и это установка причинностная.

В этом смысле наука и религия настолько разные, что просто не могут вторгаться в области друг друга. Религия не должна диктовать науке способы построения научных моделей – это научная прерогатива. Религия должна разъяснить нам место науки в жизни (это то, что мы обсуждали выше о заповеди построения цивилизации), но конкретное функционирование науки совершенно не относится к религии. Религия не должна стремиться к согласованию с научными моделями. Согласовывается – хорошо, не согласовывается – тоже нормально. Религия занимается другой стороной жизни, за которую наука принципиально никогда ответить не сможет, сколько бы она ни развивалась. Научный подход даже не предусматривает постановки такой проблемы.

Другая область познания, помимо науки и религии – искусство. Оно познаёт нас и мироздание с других сторон. Я бы не называл это эмоциями, потому что это гораздо более глубокий уровень. Но, по крайней мере, это никак и не наука. В каком-то смысле искусство – это модели, а в каком-то смысле – переживания. В нем ценятся парадоксы, переживания, несоответствия, эмоции и многие другие вещи, которые в науке не ценятся в принципе. И в религии все тоже обстоит иначе. Т.е. эти три области совершенно различные, дополняющие друг друга и одновременно друг друга отрицающие. И если между ними встречаются противоречия, то это нормально, они просто обязаны там быть. Если есть три области с совершенно разной методологией, с разным подходом и с разным взглядом на жизнь, то, естественно, что на их стыках появляются напряжённости, противоречия и столкновения. Это – нормальная жизнь, а если противоречий нет, то речь идет о трупе.

Без таких живых противоречий не было бы вообще продвижения. Они, к тому же, не такие сильные, как еще недавно казалось. Это не те противоречия, с которыми нельзя жить, а те, которые просто необходимы для динамичного существования. В этом, кстати, и одно из главных отличий взрослого от ребёнка. Ребёнок не может жить с противоречиями, ему нужно непременно и срочно их разрешить. Взрослый же человек живёт с противоречиями – и всё совершенно нормально. Поэтому, в каком-то смысле, проблема противоречий между наукой и религией – это проблема детского сада человечества. Давно пора повзрослеть, сесть спокойно и понять, что наличие противоречий абсолютно нормально и даже необходимо для полноценной жизни. Жизнь не бывает без противоречий. Противоречия – это показатель того, что жизнь идёт, и это замечательно.

---

^[1] см. А.Эйнштейн, «Физика и реальность».

Религия эпохи пост-атеизма

1997г.

Противоречие, толкающее к поиску

Проблема веры в Бога является чрезвычайно сложной для нашего современника. Нам мало симпатичны однозначно религиозные люди, которые слепо отстаивают правоту своей точки зрения, совершенно не замечая ни противоречий внутри самой веры, ни проблем, которые ставят перед верой современные культура и наука. Вера наивная и простая отталкивает нас, ибо нам кажется, что она зиждется на некоторой неразвитости ума или даже интеллектуальной нечестности, на нежелании замечать существующие философские и этические проблемы. С другой стороны, нас точно так же отталкивает и однозначный атеизм, который, по сути, сводит все происходящее в мире к материальной силе и сугубо физическим процессам. Мы интуитивно ощущаем, что в мире есть "космическая духовность", "Высшая сила", которая не поддается одним лишь материалистическим расчетам; и хотя мы часто не в состоянии сформулировать свой интуитивное восприятие этого феномена четко и непротиворечиво, мы все же не хотим да и не можем отрицать его наличие. Атеистическо-материалистический подход к миру удушает и засушивает нас, наша душа жаждет живительной энергии религиозного и духовного восприятия мироздания, но интеллект не позволяет присоединиться к наивному религиозному восторгу. Иными словами, нам, с одной стороны, хочется верить и хочется найти свой путь веры; с другой стороны - простой и наивный тип религии далеко не кажется нам идеалом. Это противоречие, казалось бы, затрудняющее жизнь современному религиозному человеку, является на самом деле источником жизненности, ибо (если, конечно, мы не будем интеллектуально ленивыми) оно ведет нас к постепенному формированию нового типа веры, которая будет, с одной стороны, не наивной, но, с другой стороны - живительной.

Религиозные достижения атеизма

До начала 19-го века, пока прогресс науки не привел к быстрому расшатыванию основ религиозного мировоззрения, религиозные философы и раввины, как правило, не видели в атеизме интеллектуального соперника. Они не отличали философский атеизм от "бытового" отхода от религии, обусловленного рутинными корыстными целями. Они не допускали, что сколько-нибудь массовый атеизм может быть обусловлен причинами духовными или интеллектуальными. Религия тогда могла себе позволить быть "до-атеистической", ибо настоящего атеизма - атеизма в современном понимании, который опирался бы на науку и культуру, который считал бы себя интеллектуально более достойным, чем вера, - тогда еще просто не существовало.

Но в 19-м веке такой атеизм появился, а к концу века он захватил всю интеллектуальную элиту. И тогда религия перешла к глухой защите и обороне. Ее просвещенные сторонники пытались занять такую философскую позицию (внутри того, что позволяли им рамки религии), которая позволила бы им в эпоху тотального наступления атеизма сохранить хоть какие-то интеллектуальные основы веры. Например, защищаясь от науки, которая доказывала, что мир гораздо старше традиционных "шести тысяч лет", сторонники религии, чтобы хоть как-то сохранить возможность веры для образованного человека, выдвигали аллегорическую интерпретацию текста Торы о Сотворении Мира (интерпретацию, отметим, возможную в иудаизме, но не являющуюся основной). Положение обороняющегося, при котором религиозный человек из-за общественного давления (как внешнего, так и внутреннего) должен был оправдываться, чтобы не показаться другим, а также и самому себе "несовременным", нанесло религии серьезный ущерб. С другой стороны, в этом было и определенное религиозное "приобретение" - и, скажем даже, религиозное достижение атеизма - ибо под давлением прогресса науки и культуры ушли в прошлое не только сама "наивная вера", но вместе с ней также и многие предрассудки и примитивные представления о Божественности, свойственные "некритичной" эпохе в истории религии.

Разрушение атеизма

Но сегодня, по прошествии полутора веков от начала бурного наступления науки на религию, те времена тоже ушли в прошлое. И атеизм, прежде такой динамичный и "боевитый", постепенно стал дряхлеть и растерял весь свой пыл, всю свою внутреннюю мощь и энергию. Это произошло по нескольким причинам. Во-первых, 20-й век наглядно убедил нас в том, что общество, построенное на атеизме и на отрицании классических религиозных ценностей, может принести миру столь много зла, сколько не принесла человечеству ни одна религия. Основанные на отрицании "иудео-христианской этики" тоталитарные режимы, коммунизм и нацизм, были самыми кровавыми за всю историю; и даже самые жестокие религиозные войны древности или средних веков не смогут сравниться с ними. Это привело к тому, что атеизм и "преодоление религии" перестали ассоциироваться со "светлым будущим всего человечества". Другой причиной падения привлекательности атеизма было кардинальное изменение основ и методологии науки в 20-м веке - а ведь на нее, в основном, опирался атеизм в предыдущем столетии. Это изменение науки коснулось не только конкретных частных научных результатов, но и философского осознания (и самоосознания) науки в целом. Ибо, если в 19 веке казалось, что "наука открывает нам истину", что наука нечто доказывает (например, что миру больше, чем шесть тысяч лет, или же что "Тора скомпилирована из нескольких разнородных древних источников, которые неумелый редактор в более позднее время свел в один текст", и т.п.), - то во второй половине 20 века, с появлением квантовой механики, разрушившей самые основы прежнего подхода классической науки к построению физической картины мира, - наивная вера в науку тоже была уничтожена. В процессе постепенного осознания философских выводов квантовой механики ("Боровской модели") сами ученые пришли к пониманию того, что они - как в микрофизике, так и во всех других областях науки - не "открывают объективную истину" и не "доказывают" ее, но только "строят модели". Более того: с точки зрения современной физики, эти модели, весьма ценные в плане проведения научных расчетов - с точки зрения "соответствия объективной истине" не проверяемы в принципе, т.е. мы никогда не можем быть уверены, что некая модель истинна или даже "приблизительно истинна". После того, как общая теория относительности выдвинула принципы пространства-времени как порождения материи, в корне противоречащие самим основам (применявшейся ранее и успешно продолжающей применяться) физики Ньютона, а квантовая механика уничтожила базовые физические представления механики классической - после этого в философии науки "практика перестала быть критерием истинности теории", и была отвергнута даже умеренная "вера в истинность науки" - та до тошноты знакомая нам по советскому ВУЗу марксистско-ленинская (исходно гегелевская) концепция "относительной истины, постепенно приближающейся к абсолютной". Сегодня для нас научная модель - это просто хороший технический способ расчета; вопрос же отношения модели к некой "объективной истине" выходит за пределы науки; это вопрос, который современная наука предоставляет каждому из нас решать самостоятельно, на основе своего свободного выбора, сама не навязывая нам тот или иной вариант. Вслед за естественнонаучной революцией (и в большой степени благодаря ей) разрушение нововоздвигнутых идолов произошло также в области науки гуманитарной. В частности, "Библейская критика" сама подверглась критике, и было показано, что ее методология "литературного анализа" совершенно неправомочна называться "доказательством".

И, наконец, в области философии в 20-ом веке тоже произошли изменения. На смену рационализму 19 века (считавшему, что мир познаваем с помощью логики и что рациональное мышление является ведущей силой в человеке) пришел экзистенциализм, для которого ведущим началом в человеке является не рацио - но воля, не доказательство - но выбор, не объективность - но полисубъективность истины. Все философские споры о том, что правильно и как "мир устроен на самом деле", перестали восприниматься серьезно. "Истина" стала предметом выбора. Соответственно, в подходе к вопросу "религия или атеизм", "есть Бог или нет" - тоже произошли изменения. Сегодня мы не можем ответить на подобный вопрос не потому, что мы не знаем истины или потому что ее трудно обосновать - но потому, что это вопрос свободного выбора. Когда рационалист говорит, что "существование Бога не доказуемо", то он подразумевает обычно, что мы просто не умеем пока что это доказать, - но в принципе, может быть, когда-нибудь и сможем это сделать. Экзистенциалистское же понимание этой фразы в 20-м веке заключается в том, что вопрос существования Бога (как и любая другая серьезная философская проблема) является вопросом нашего индивидуального выбора, ибо в этой области принципиально не может быть никаких доказательств. А поскольку все основные жизненные позиции человека являются предметом его свободного выбора, и наука не имеет оснований навязать ему тот или иной вариант (она может только сформулировать в рациональных понятиях тот спектр возможностей, из которого человек выбирает) - то атеизм перестал быть "научным", стал лишь одной из рациональных возможностей - и тем самым лишился важнейшей для него поддержки со стороны науки.

Все это привело к тому, что база атеизма резко пошатнулась, он перестал быть привлекательным и - на уровне интеллектуальной элиты - начал отвергаться. В конечном счете, наивный атеизм, построенный на устаревших принципах самодовольной науки 19 века, ненадолго пережил разрушенную им наивную религию.

Пост-атеизм

В результате в наше время взаимоотношения религии и атеизма совершенно изменились. Если раньше атеизм был главным врагом религии, то сегодня он перестал быть им просто потому, что сам фактически умер. В общем-то, атеизм давно пора хоронить, и для того, чтобы похоронить его правильно, нам нужно посмотреть, чем и почему он жил раньше, какие, быть может, важные идеи содержались в нем, - чтобы сохранить и развить их в рамках религии. Подобный подход и составляет суть религиозного пост-атеизма. Иными словами, как это ни парадоксально, задача современной религии, современной веры - научиться у атеизма важным принципам, которые в нем содержались, - тем "искрам Божественного света", которые придавали атеизму жизненность. Так религия из анти-атеистической фазы переходит в пост-атеистическую. Вместо того чтобы с атеизмом бороться, современная религия видит в нем источник собственного самосовершенствования.

Первым еврейским религиозным философом, который поставил проблему таким образом, был рав Авраам-Ицхак Кук, основоположник философии религиозного сионизма. Еще в начале 20-го века он говорил о том, что религиозный человек, считающий, что для него атеизм не является одним из параметров его духовного горизонта, - имеет на самом деле неполную, ограниченную и примитивную веру. Ибо, как объяснял рав Кук, вера, не знающая сомнений (а "сомнения" и составляют одну и центральных Божественных искр атеизма), - это вовсе не идеал. Более основательной и достойной является вера, умеющая сомневаться, вера, для которой сомнения являются не чем-то чуждым, - но, напротив, ее органической частью. И достоинство такого типа веры в том, что при наличии этих сомнений, при осознании их, при понимании их небессмысленности - если человек все же выбирает позицию веры, то он понимает эту веру глубже, чем "наивно верящий". Экзистенциальный религиозный подход в этом случае основан на том, что сложности, сомнения и противоречия надо не затушевывать, а наоборот, пытаться осознать их и прочувствовать, - ибо они не ослабляют, а углубляют веру.

Соответственно, религиозный диалог из бесплодных попыток "доказательства" превращается в конструктивный обмен экзистенциальным опытом, в рассказ о причинах выбора. Ибо выбор, сделанный моим ближним, - если я считаю его человеком умным и интеллектуально честным, - интересен и для меня; и поэтому я заинтересован в том, чтобы понять собеседника и тем самым обогатить себя и свою религию за счет диалога (несмотря на то, что мы придерживаемся совершенно разных религиозных позиций), - а вовсе не в том, чтобы переспорить его.

Иными словами, сегодня мы отдаем себе отчет в том, что вера является нашим свободным выбором; и поэтому мы не пытаемся "доказать" ближнему, что этот выбор является "правильным". При этом я полагаю - при условии, что мой собеседник не ослеплен атеизмом и не считает меня менее умным, менее образованным или менее знакомым с современной наукой и культурой, чем он сам, лишь потому, что я человек религиозный - что сам факт такого моего выбора является для него небезынтересным. И в такой ситуации есть надежда на плодотворный диалог.